Издатель Ольга Епишева

© Т. С. Петрова

МУЗЫКАЛЬНЫЙ ОБРАЗ МИРА
В ТВОРЧЕСТВЕ К. Д. БАЛЬМОНТА

Категория музыки – одна из важнейших в эстетике символизма. Она непосредственно связана как с выражением сущностных характеристик мира, так и с представлением соотношения, соединения «вечного с его пространственными и временными проявлениями» [4, с. 225].

Отражая связь мира сущего и запредельного, являясь «знаком иного мира в этом мире» [5, с. 246], музыка выступает как типичный символ. В лирике Бальмонта это отражено в стихотворении с акцентирующим названием «Музыка»:

Мы слышим воздушное пенье чудесной игры,

Не видя поющего нам серафима.

Вздыхаем под тенью гигантской горы,

Вершина которой для нашего духа незрима.

И чувствуем смутно, что, если б душой мы могли

Достичь до вершины, далёкой и снежной,

Тогда бы – загадки печальной Земли

Мы поняли лучше, упившись мечтою безбрежной.

Но нет, мы бессильны, закрыта звенящая даль,

И звуки живые скорбят, умирая,

И в сердце обманутом плачет печаль,

И гаснут, чуть вспыхнув, лучи недоступного Рая (1, 54).

Ключевой образ-символ музыки не случайно выражает у Бальмонта явленность незримого мира. В его поэтическом космосе музыка – это первооснова всего сущего: «Я полагаю, что всё произошло из жажды музыки, – пишет он в статье «Русский язык». – Разве наша Земля, столь изумительная, несмотря на наше человеческое, не есть псалом к Вечности, стих, пропетый в воздухе Огнём и Водой?» (3, 347).

Важно отметить, что, считая звук основой мира, поэт называет его и основой человеческой души, через любовь познавшей всё, и заключает: «В музыкальную основу души смотрится Вечность» (3, 314).

Как из тьмы рождается свет, так из тишины – звучание, а значит, музыка представляется поэту тем проявлением творческой воли, которая способна сопрячь стихии в стройной гармонии, даже в недрах хаоса рождая «созвучия шума» (3, 244).

Характерно, что формирование и древний облик земного мира Бальмонт представляет как рождение музыки:

Звучало море в грани берегов,

Когда все вещи мира были юны,

Слагались многопевные буруны,

В них был и гуд струны, и рёв рогов.

Был музыкою лес и каждый ров,

Цвели цветы, огромные, как луны,

Когда в сознанье прозвучали струны,

Но звон иной был первым в ладе снов.

Повеял ветер в тростники напевно,

Чрез их отверстья ожили луга.

Так первая свирель была царевна

Ветров и воли, смывшей берега.

Ещё – чтоб месть и меч запели гневно –

Я сделал флейты из костей врага

(Рождение музыки, 3, 140).

Таким образом, музыка предстаёт как исконное свойство природы, соединяющее стихийные основы в единое гармоническое целое; одухотворяющей стороной выступает творческая сила, которая проявляет себя через музыкальные инструменты (свирель, флейту), а также через человеческий голос.

В статье «Поэзия как волшебство» Бальмонт пишет: «Прислушиваясь к музыке всех голосов Природы, первобытной ум качает их в себе. Постепенно входя в узорную многослитность, он слагает из них музыку внутреннюю и внешне выражает её – напевным словом, сказкой, волшебным заклинанием» (3, 283—284).

Открытие человеком музыкального пути к духовному миру, к творчеству отражено в стихотворении «Младший». Семантическая основа этого стихотворения строится на принципе отражения духовного в бездуховном: кость в руках первобытного человека превращается в цевницу, когда из неё удаётся извлечь музыкальный звук (журчащий свист «похож на птицу») – «кость запела»; «дырка» в ней в конце стихотворения названа «отверстьями»: «Отверстья умножали голос мук. Всклик счастья. Он зажёг свою зарницу» (3, 188).

Закономерно представление духовной силы человека в выражении «дух певучий» («С утра до полдня в духе я певучем»).

В поэтическом контексте Бальмонта творческая энергия музыки соотнесена с творящей силой Солнца, света. Образ сотворения мира в момент его одухотворения чаще всего предполагает взаимодействие музыки и света: «Весь мир земной – натянутые струны. / Скорей. Скорей. Мы снова будем юны. / И ток огней ударил по струнам» (Рассвет, 1, 228).

Слово свет при этом закономерно реализует значение «духовный свет», акцентируя общую со словом музыка семантику духовного начала:

Настраиванье скрипок. Ток ручьёв,

Себя ещё пытующих, неровных,

Но тронувших края одежд верховных,

И сразу доводящих до основ.

Дух пробуждён. В нём свет, который нов,

Пробег огней утонченно-духовных.

Мир возниканья снов беспрекословных,

По воле прикасания смычков.

Миг тишины. В огнях застыла зала.

Не дрогнет жезл в приподнятой руке.

Ещё сейчас душа была в тоске.

Вот в ней мгновенно притупилось жало.

И с пальцев рук теченье побежало,

И дух плывёт в ликующей реке (Волею рук, 1, 228—229).

Единая музыкальная основа проявляется в сотворении одухотворённого мира и стиха, поэзии. «Поэзия есть внутренняя Музыка, внешне выраженная размеренною речью», – пишет Бальмонт в статье «Поэзия как волшебство» (3, 284).

О глубинном родстве «довременных ритмов Миротворчества» и поэтической музыки свидетельствует, по мнению Бальмонта, сам строй стихотворения: «Стих напоминает человеку о том, что он бессмертный сын Солнца и Океана» (3, 284). Поэтому особое значение для Бальмонта имеет звуковая и ритмомелодическая организация стиха [7]. Себя поэт постоянно называет певцом Солнца, сыном Солнца: «Жизни податель, / Светлый Создатель, / Солнце, тебя я пою!» (Гимн Солнцу, 1, 110); «Я буду петь – я буду петь о Солнце / В предсмертный час!» («Я в этот мир пришёл, чтоб видеть Солнце...», 1, 90); «Сын Солнца, я – поэт, сын разума, я – царь» (Избранный, 1, 71).

Музыка, пение – это общее проявление творческой энергии:

Что сделалось со мной? Я весь пою.

Свиваю мысли в тонкий строй сонета.

Ласкаю зорким взором то и это.

Всю Вечность принимаю как мою.

<...> Ищу душой того, что невозвратно.

Я знаю. Это – Солнце ароматно

Во мне поёт. Я весь в его красе (Что со мной?, 1, 231).

Божественная творческая энергия – «певучая сила» – делает поэзию явлением вселенского масштаба, а поэта – равным Солнцу: «Кто равен мне в моей певучей силе? / Никто, никто» (3, 50); «Жизни податель, / Бог и Создатель, / Страшный сжигающий Свет! / Рад я – на пире / Звуком быть в лире, / Лучшего в мире / Счастия нет!» (Гимн Солнцу», 1, 117).

В музыке бальмонтовской поэзии отражается и связь с энергией одухотворённой водной стихии – так появляется новый оттенок мелодии – «певучая тоска»:

Я слушал море много лет,

Свой дух ему предав.

В моих глазах мерцает свет

Морских подводных трав.

Я отдал морю сонмы дней.

Я отдал их сполна.

И с каждой песней всё слышней

В моих словах – волна.

Волна стозвучная того,

Чем полон Океан,

Где всё – и юно, и мертво,

Всё правда и обман.

И я, как дух волны морской,

Среди людей брожу;

Своей певучею тоской

Я всех заворожу... (1, 73—74).

В знаменитом стихотворении «Завет бытия» море завещает поэту: «Будь всегда полнозвучным, как я!» (1, 99). С огнём как изначальной и любимой стихией Бальмонт связывает музыку непосредственно: «Вся музыка – из пения огня» (Горячий побратим, 3, 159).

Итак, глубинное родство поэтической стихии в человеке и стихий мировых имеет единую основу и воплощает общую творящую, творческую силу, одухотворённый образ которой и являет собой музыка: «Музыка – колдовство, всегда колеблющее в нашей душе первозданную нашу основу, незримый ручей наших песен, водомёт, что течёт в себя из себя» (Поэзия как волшебство, 3, 285): «От дола до Солнца одною струной / Обвенчаны небо и дно» (Час полдня, 1, 243).

Вот почему слова песня, пение, петь, певучий становятся образом общего мирового лада, гармоничного выражения природы и внутреннего мира человека: «Ты слышишь? В самом воздухе есть пенье. / Есть в самой ночи всеохватный звон. / Войдём в него, и мы увидим сон...» (Из дрёмы, 1, 225).

У Бальмонта поёт тростник, ветер, дождь, ручей, сад, весь мир, пастушья свирель, струна, звук зурны, колокол, жужжанье прялки, дрёма; поёт язык, кровь в человеке, поют колосья, пчёлы, птицы, дрова в огне, мечты; слышится «стоустое пение цикад», «звонко пенье вешних струй», «напевности морские», «перепев, перезвук, перезвон»; раздаётся «звёздная песня».

Закономерно уже отмеченное Н. А. Кожевниковой расширение сочетаемости слова певучий: «Эпитет певучий сочетается у Бальмонта и с реалиями, имеющими музыкальную природу (певучие скрипки, певучие струны, певучий танец, гром гремит псалмом певучим), и переносится в область изображения мира природы (певучий ветер, певучий дождь), человека (певучая рука) и его внутренней жизни (певучая мечта, певучая тоска, вымысел певучий, услада певучая, громы певучих страстей» [6, с. 78].

Нами отмечены, кроме того, «печали певучий родник», «певучий язык», «Я в неслышащем мраке певучий», «...ты, певучая, с устами-лепестками», «С тем, что певуче и нежно, не спорь».

Так в языке Бальмонта отражается свойство всеохватности музыки, объединение музыкальным началом объёмного мира: земного, запредельного, мира человеческой души.

Музыкальный образ одухотворённого мира представлен у Бальмонта самыми прекрасными и значимыми для него явлениями.

Это – «сад в полнопевности», тот гармоничный сад детства, который остался в памяти как «дружный лад / Сплетений, пений, красок, очертаний, / Где был певуч и самый звук рыданий», где «в хрустальной глуби музыка услад»; сад, с которым поэт связан певучей силой: «Прощай, через меня пропевший сад» (Сад, 1, 222).

Это – лес: «В лесу был лепет, в лесу был шёпот, все листья – в пении»; там звучит «влюблённая свирель соловья», «странно-близкого» поэту.

Это – «солнце поющее»; это – любовь «воспевающая», которой внимает Сам Господь. Это – вдохновение, посылаемое свыше влюблённым и поэтам:

<...> Истончаются изящные персты,

Жаждут музыки, звенящей красоты.

Вся ты выпрямилась. Тонкая струна.

И к тебе послала звуки вышина.

По Эоловой там арфе, зыбью струн,

Паутинкой заскользил паук-колдун.

И напевы паутинные легки;

И в душе моей звездит пробег строки.

Спишь не спишь ты. Сплю не сплю я, и пою,

Что люблю я Вдохновенную мою!

(«Ночь. Я сплю...», 1, 398).

Итак, музыка у Бальмонта – соединяющая и одухотворяющая стихия, со-гласие, со-звучие в выражении творческой, творящей силы, одно из проявлений красоты.

Музыкальное начало связывает земной и небесный миры в единое одухотворённое целое с вдохновенной душой поэта, доминантное состояние которой – радость и любовь: «Вот-вот кругом сольётся всё в одно. / Я в музыке всемирного мечтанья <...> Я радуюсь иному бытию, / Гармонию планет воспринимаю, / И сам – в дворце души своей – пою» (Освобождение, 1, 108—109).

Для Бальмонта характерно представление слияния воли Творца и поэта: «Многоразличные созвучия сиянья / По небу разбросав, я все их слил в одно: / В восторг предсмертного сознанья, / Что мне блаженство суждено» (Голос заката, 1, 91).

Не случайно одно из ключевых стихотворений называется «Вселенский стих»:

Миры поют, я голос в этом пенье.

Пловец я, но на звёздном корабле.

Из радуг льётся звон стихотворенья (1, 237).

В космическом водовороте музыкальная основа мира сливается со стихией света, становится «странной», «безгласной» музыкой, бессмертной и вечной в мироздании:

И вновь сомкнёт, скуёт водоворот спиральный

Звено упорное сложившихся планет,

И странной музыкой, безгласной и печальной,

В эфирных пропастях польётся звёздный свет (Мировая тюрьма, 3, 94).

Примечания

1. Бальмонт К.Д. Светлый час. М., 1992.

2. Бальмонт К.Д. Где мой дом. М., 1992.

3. Бальмонт К. Стозвучные песни. Ярославль, 1990.

4. Белый А. Арабески. М., 1911.

5. Бердяев Н. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века // О России и русской философской культуре. Философы русского послеоктябрьского зарубежья. М., 1990.

6. Кожевникова Н.А. Словоупотребление в русской поэзии начала XX века. М., 1986.

7. Петрова Т.С. Звуковые соответствия в лирике К. Бальмонта // Русский язык в школе. 1996. № 5.

Опубликовано в сборнике: Константин Бальмонт, Марина Цветаева и художественные искания XX века: межвуз. сб. науч. тр. Вып. 3. Иваново: ИвГУ, 1998. С. 18—24.

н�F �� ворённое целое с вдохновенной душой поэта, доминантное состояние которой – радость и любовь: «Вот-вот кругом сольётся всё в одно. / Я в музыке всемирного мечтанья <...> Я радуюсь иному бытию, / Гармонию планет воспринимаю, / И сам – в дворце души своей – пою» (Освобождение, 1, 108—109).