© Т. С. Петрова

ОБРАЗ ЗОЛОТОГО ПУТИ
В ЛИРИКЕ К. БАЛЬМОНТА

Мотив пути как ведущая художественная идея – один из ключевых в лирике. Определяя важность темы пути в творчестве любого поэта, акцентируя понятие писательского пути, Д. Е. Максимов выдвигает два основных истолкования этого понятия: 1) путь писателя как его позиция; 2) путь как развитие [6, с. 10]. «Литература, – пишет исследователь, – даёт различные варианты художественной структуры, имеющие различные отношения к категории пути, и каждый из этих разнородных вариантов может оказаться и оказывается в равной мере актуальным и важным» [6, с. 16].

Известно, что «чувство пути, идея пути и тема пути» определялись Д. Е. Максимовым как важнейший центр поэтического движения («интегратор») в творчестве А. Блока [6, с. 38—39]. Применительно к Бальмонту Д. Е. Максимов подчёркивает символический аспект в реализации идеи пути – отражение тенденции к саморазвитию личности, к внутреннему движению: «Символизм требовал, чтобы это развитие осуществлялось во что бы то ни стало, независимо от того, в каком направлении оно совершается» [6, с. 27]. Исследователь справедливо признаёт, что «свобода поэтического дыхания» поэта-импровизатора, «стихийного гения» Бальмонта «совмещались в нём с верностью своему внутреннему канону и манере» [6, с. 27]. «Существенным признаком этого канона, – пишет он далее, – является "поэтика пути"» [6, с. 27]. В то же время Д. Е. Максимов заключает, что «не насыщенная глубоким переживанием тема пути» у Бальмонта «представляется лишь беглым отражением и внешним отзвуком духовной жизни человека той эпохи», а «условные вехи его пути: Тишина – Безбрежность – Солнце <...> являются лишь абстрактными знаками» заданной темы [6, с. 29].

Между тем именно поэтика пути обнаруживает суть и значимость этого явления в лирике Бальмонта, а значит, требует внимательного рассмотрения.

Обратимся к одной из граней образного выражения мотива пути у Бальмонта – образу золотого пути. Он наблюдается в заглавном стихотворении книги «Будем как Солнце» – первая строка этого стихотворения служит названием всей книги символов:

Будем как Солнце! Забудем о том,

Кто нас ведёт по пути золотому,

Будем лишь помнить, что вечно к иному,

К новому, к сильному, к доброму, к злому

Ярко стремимся мы в сне золотом.

Будем молиться всегда неземному

В нашем хотенье земном!

Будем, как Солнце всегда молодое,

Нежно ласкать огневые цветы,

Воздух прозрачный и всё золотое.

Счастлив ты? Будь же счастливее вдвое,

Будь воплощеньем внезапной мечты!

Только не медлить в недвижном покое,

Дальше, ещё, до заветной черты,

Дальше, нас манит число роковое

В Вечность, где новые вспыхнут цветы.

Будем как Солнце, оно – молодое.

В этом завет Красоты! (1, 315)

Призыв «Будем как Солнце!» навсегда закрепил за Бальмонтом позицию поэта, увлекающего за собой «к победительному Солнцу» (1, 22), поэта, устремлённого к «солнечной силе» жизни и творчества. П. В. Куприяновский и Н. А. Молчанова справедливо отмечают, что генезис главного символа книги – Солнца – в мифологии разных народов (Индии, Вавилона, Египта), и приводят слова самого поэта из статьи «Солнечная сила»: «В какую страну ни приедешь, – в слове мудрых, в народной песне, в загадках легенды – услышишь хвалы Солнцу» [5, с. 133].

Сложность архетипа солнца отмечает А. Ханзен-Лёве: солнце предстаёт космогоническим символом источника жизни и света, и кроме того, обнаруживает просветляющую человека функцию, «означает эсхатологическое конечное состояние дела Спасения» [8, с. 155]. Именно это «солярное проникновение» означает лозунг Бальмонта «Будем как Солнце», – утверждает исследователь (там же).

«Солнечное начало объективируется в золоте», – так определяет А. Ханзен-Лёве символическое соотношение золотого и солнечного [8, с. 189]. В таком случае путь золотой – это путь к Солнцу, к его творящей и просветляющей человека солнечной силе.

Но почему же тогда Бальмонт пишет: «Забудем о том, / Кто нас ведёт по пути золотому»? О ком и почему необходимо забыть? И что означает ряд последующих характеристик той преобразующей человека цели, которая, безусловно, обозначена как перспектива духовного просветления и возрастания, духовного пути: «Будем лишь помнить, что вечно к иному, / К новому, к сильному, к доброму, к злому / Ярко стремимся мы в сне золотом»? Если Солнце – благо, то как с ним соотносится стремление и к доброму и к злому?

Ключ к этим загадкам – образ-символ «путь золотой», смысл которого не определяется в объёме данного стихотворения.

Золотой путь как путь духовного восхождения, именуемый Свага, упоминается в «Русских Ведах» и является одним из ключевых образов эзотерического учения о мироздании [3].

Более определённая связь понятия золотой путь с духовно-нравственным становлением человека (его внутренним путём самосовершенствования) обнаруживается в буддизме.

Золотой Срединный Восьмеричный Путь Будды предполагает движение человека как внутреннее восхождение по восьми нравственным ступеням (правильное распознавание, правильное мышление, правильная речь, правильное действие, правильная жизнь, правильный труд, правильная самодисциплина, правильное сосредоточение). Суть осуществления идеи Золотого пути – в дисциплинированной воле, отвечающей законам Бытия и направленной на избавление человека от страстей.

Обуздание страстей, мыслей и чувств должно привести к состоянию глубокого спокойствия и внутренней напряжённой сосредоточенности. Ю. И. Долгин формулирует это так: «Человек-единица, пройдя Восьмеричный Путь, становится Большой Единицей, сливается со своим Отцом Абсолютом. Единица в аспекте времени и протяжённости – начало, а в аспекте вечном и безмерном – Начало и Конец. Для приближения к Абсолюту человеку необходимо уничтожить в себе всё животно-звериное и сохранить всё сердечно-духовное» [4].

Таким образом, Золотой Путь Будды – это путь к достижению высшего состояния, высшего уровня бытия, свободного от крайностей земной жизни (физического, плотного мира), в том числе от привязанности и к доброму и к злому – именно Срединный Путь.

Мог ли лирический герой Бальмонта в своём стремлении к всеохватности, к полноте бытия в самых противоположных его качествах, ценивший и являвший в себе способность откликаться на все проявления земного, чувственного мира и интуитивно прозреваемые «зовы» иных миров, – мог ли он выбрать для своего «восхождения» «срединный» путь, хоть и золотой?

Для него золотым становится именно путь, обозначенный Солнцем. Поэтому он и призывает, отказавшись от «Золотого Пути» равновесия и середины, устремиться за солнечным Абсолютом – всё дальнейшее развитие стихотворения Бальмонта именно об этом.

В характеристиках бытия, к которому призывает лирический герой стихотворения, солнечность отражается золотым светом, преобразующим мир и человека: «Ярко стремимся мы в сне золотом», «Будем, как Солнце всегда молодое, / Нежно ласкать огневые цветы, / Воздух прозрачный и всё золотое». Рифма подчёркивает ключевые слова, особенно важные для выражения цели, к которой устремлён герой и к которой он зовёт за собой: молодое – золотое, мечты – цветы – Красоты. Призыв «Будем как Солнце!» акцентирован троекратным повтором; третий, итоговый повтор подчёркивает значимость финала: «В этом завет Красоты!»

А. Ханзен-Лёве отмечает, что такой путь к Красоте отражает концепцию В. Соловьёва: Красота есть «преображение материи через воплощение в ней другого, сверхматериального начала». По Соловьёву, цель «воплощения» («Богочеловека») – «освобождение» солнечного элемента «как из материи, так и в материи и вместе с материей, которую в мифе персонифицирует "мировая душа"». Таким образом, заключает Ханзен-Лёве, «завет Красоты у Бальмонта – это преображение материи в действенном акте освобождения от низко-материального, бренного, "тёмного", непросветлённого» [8, с. 316]: «Будем молиться всегда неземному / В нашем хотенье земном!»

«Золотой Путь» Будды соотносится с солнечным «золотым путём» Бальмонта лишь в одном качестве: в императиве волевого усилия, концентрации воли («в хотенье земном») и неуклонного, безостановочного движения к высшему, вечному (не случайно Вечность, Солнце, Красота – в символическом отражении – с заглавной буквы): «Только не медлить в недвижном покое, / Дальше, ещё, до заветной черты, / Дальше, нас манит число роковое / В Вечность, где новые вспыхнут цветы».

Однако «Солнечная сила» как витальная, жизненная сила проявляется в бальмонтовской мифопоэтике в яркости молодых чувств, дерзости мечты, в преображении внутреннего мира, устремлённого к безграничному, вечно новому, беззакатному бытию. Именно этим отличается его «золотой путь», зеркально (с точностью «до наоборот») отразивший «Золотой Путь» Будды. Доказательством тому служит стихотворение «Всходящий дым», вошедшее в последнюю книгу Бальмонта «Светослужение» (1936 г.).

Золотой путь в этом тексте – это путь, на котором живая энергия сердца в движении через очистительный огонь перевоплощается в высшую энергию духа – в силу высших сфер [см. об этом: 7, с. 306—310]:

В страстях всю жизнь мою сжигая,

Иду путём я золотым

И рад, когда, во тьме сверкая,

Огонь возносит лёгкий дым. <...>

Дымок, рисуя крутояры,

То здесь, то там, слабей, сильней,

Предвозвещает нам пожары

Неумирающих огней.

Таким образом, развитие мифопоэтического образа золотого пути в лирике Бальмонта как символа верности солнечным заветам Красоты доказывает, что поэтическое представление его творческого пути как движения, которое «началось под северным небом, но силою внутренней неизбежности, через жажду безгранного, Безбрежного, через долгие скитания по пустынным равнинам и провалам Тишины, подошло к радостному Свету, к Огню, к победительному Солнцу» [1, с. 22] – такое представление творческого пути – не просто декларация. Это очень верное определение духовного движения, которое Ю. Балтрушайтис в статье «О внутреннем пути К. Бальмонта» назвал «даром внутренней жизни» [2, с. 63]. Он утверждает, что Бальмонт всем своим творчеством «упорно решал и отчасти уже решил коренную и очередную задачу современной души, единственную задачу современного творчества <...> А эта задача – в последовательном восхождении внутреннего опыта людей к рождению нового космического мифа» [2, с. 67—68]. Одним из ключевых символов этого мифа и явился бальмонтовский «золотой путь».

Примечания

1. Бальмонт К.Д. Собр. соч.: В 7 т. Т. 1. М., 2010.

2. Балтрушайтис Ю. О внутреннем пути К. Бальмонта // Заветы. 1914. № 6.

3. Беляев М.И. Милогия. 1999—2006. URL: http://www.milogiya2007.ru/zol_put.htm.

4. Долгин Ю.И. Эзотеризм восьмеричного пути Будды. URL: http://agni3.narod/ru/budda.htm.

5. Куприяновский П.В., Молчанова Н.А. «Поэт с утренней душой»: Жизнь, творчество, судьба Константина Бальмонта. М., 2003.

6. Максимов Д.Е. Поэзия и проза Ал. Блока. Л., 1975.

7. Петрова Т.С. Текстовый анализ лирики К. Бальмонта в школе: особенности символической поэтики // Проблемы школьного и вузовского анализа литературного произведения в жанрово-родовом аспекте: теория, содержание, технологии. Сб. науч.-методич. ст. Иваново, 2006.

8. Ханзен-Лёве А. Русский символизм. Система поэтических мотивов. Мифопоэтический символизм начала века. Космическая символика. СПб., 2003.

Опубликовано: На добрую память. Светлой памяти В. Д. Пятницкого. Сб. науч. тр. и воспоминаний. Шуя, 2011. С. 112—116.

-l�ae����тив пути возникает уже в описании первой встречи («в раме дружеского юного пира, в свете утренних зорь») и предстаёт объединяющим в себе судьбы и устремлённость всех «поэтических душ, из которых каждая внутренним ясновидением чётко сознавала и знала про себя, что путь предстоящий – богатый и полный достижений». Вестником такого будущего и представляется автору «юноша Блок».

Образ рыцаря развёртывается в воспоминаниях о третьей встрече с Блоком, но в тексте он соотнесён непосредственно с предыдущим как сюжетно, так и общей атмосферой дружеского застолья, поэтического единения собравшихся, развитием мотива пути. Однако поэзия и путь Блока-рыцаря представлены драматизированно: «...он был похож на рыцаря, который любит Недосяжимую, и сердце его истекает кровью от любви, которая не столько есть счастье, сколько тяжёлое, бережно несомое бремя».

Совершенно очевидно, что в таком представлении пути и России как единственной любви «всей жизни» – любви трагической и неизбывной – отражается направленность всей зрелой лирики Блока и его прозы. Рыцарское служение «Недосяжимой» придаёт образу пути характер особо одухотворённого движения, освящённого идеалом высокой любви. Окказионализм Недосяжимая объединяет в себе семантику двух слов, соединением которых он образован: непостижимая и недосягаемая.

Таинственная способность Блока прозревать непостижимое и переживать невыразимое отражается вообще не в словах, а в особом «говорящем» молчании: «Это молчанье говорило больше, чем скажешь какими бы то ни было словами». Вот почему вторая встреча, явившая такое молчание, выделена автором как особо важная («...всего красноречивее сейчас поёт в моей памяти»).

Таким образом, мотив памяти концептуально определяет непосредственную связь развёртывания образа Блока в соотношении с самим Бальмонтом, его авторским «я». Согласие и созвучие на уровне глубинного личностного взаимодействия, а не только творческого мироустроения, больше всего стремится передать Бальмонт в очерке. Именно этому служит сложное пересечение общих образов зари, снега, пения, дали, говорящего молчания, одиночества, тишины, любви, а также развитие ключевой мифологемы пути, представление контрастных свойств личности как проявления особой полноты и неисчерпаемости её. Концовка очерка актуализирует самое главное: непостижимость хрупких духовных связей и тяготений между людьми, невыразимую тайну мира, которую являл собою Александр Блок.

Взаимодействие ключевых мифопоэтических реализаций образа Блока (рыцарь – вестник – путник) в поэтическом триптихе и очерке о трёх встречах позволяет многоаспектно представить сущностные характеристики поэта и передать высокий трагический пафос его пути в восприятии «братской душой», в преломлении через призму родственного поэтического сознания.

В целом художественно-образный строй очерка отражает сложное и направленное пересечение элементов как блоковской, так и бальмонтовской мифопоэтики, что даёт основания усматривать в нём интертекстуальные, межтекстовые и внутритекстовые связи и говорить об определяющей роли их для формирования и реализации концептуального смысла текста.

Особая значимость ассоциативных связей в текстовой организации очерка, а также последовательная образно-семантическая соотнесённость его составляющих позволяют говорить о проявлении признаков поэтического строя. В то же время поэтический триптих обнаруживает устойчиво и последовательно реализующуюся нарративность.

Объединение поэтической и прозаической форм осуществляется в рассмотренном случае не внешним образом (включением стихотворений в прозаический текст, как, например, в статьях Бальмонта «Мысли о творчестве», «Русский язык», «Синее море» и др.), а происходит на глубинном уровне, выражаясь в развитии общих концептуально значимых мотивов; при этом важно не повторение реализующих эти мотивы образов, а их развёртывание, модификация.

Результатом выступает особое текстовое единство, отличающееся своего рода эффектом стереоскопичности в реализации сложной художественной идеи.

Примечания

1. Семантические преобразования в поэзии и прозе одного автора и в системе поэтического языка // Очерки истории языка русской поэзии ХХ века. Образные средства поэтического языка и их трансформация. М., 1995.

2. Цитируется по изданию: Бальмонт К.Д. Автобиографическая проза. М., 2001.

3. Литературное обозрение. 1980. № 11.

4. Максимов Д.Е. Поэзия и проза Ал. Блока. Л., 1975.

5. Ханзен-Лёве А. Русский символизм. Система поэтических мотивов. Мифопоэтический символизм. Космическая символика. СПб., 2003.

Опубликовано: Константин Бальмонт, Марина Цветаева и художественные искания ХХ века. Вып. 7. Иваново: ИвГУ, 2006. С. 46—57.