Л. И. Ромащенко (г. Черкассы, Украина)

УКРАИНА В ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВЕ 
КОНСТАНТИНА БАЛЬМОНТА

Творчество любого национального писателя следует рассматривать не только в координатах определенного этноса, но и как явление общечеловеческое, поскольку в становлении и развитии таланта нередко принимают участие поликультурные факторы; классические примеры – Гоголь, Короленко, Булгарин (в русской литературе), Словацкий, Мицкевич (в польской).

Совокупность влияния различных факторов отразилась в определении, касающемся последнего из названных мастеров (по свидетельству одного из участников конференции в Вильнюсе (2008 г.), оно якобы зафиксировано в белорусской энциклопедии): «А. Мицкевич – это белорусский писатель (родился в Новогрудке, Гродненской обл. Беларуси. – Л. Р.), который воспевал Литву по-польски». Так нельзя ли подобное компромиссное определение применить и к Н. Гоголю?

В жизни многих русских писателей важную роль сыграла Украина. Но в последнее время в украинском литературоведении этот вопрос рассматривался в значительной степени с политико-идеологических позиций. Мол, империя приписывала себе таланты окраинных народов, не допуская мысли поделиться славой их выдающихся сынов. А этих сынов считали едва ли не блудными, так как они будто бы забыли свои родовые корни и творили на благо не родной, иноязычной литературы. При этом прямо или косвенно звучали упреки В. Капнисту, А. Чехову, Н. Гоголю, В. Короленко, В. Маяковскому, А. Ахматовой, Д. Мережковскому, М. Волошину и К. Бальмонту. Если следовать такому подходу, то вполне обоснованными могут показаться претензии со стороны эфиопских евреев к Пушкину, Ф. Булгарину – поляку по происхождению, ставшему одним из основоположников русского исторического романа; выходцу с Украины, тоже поляку по происхождению Юзефу Коженевскому (Джозефу Конраду) – классику английской литературы. А также покажутся обоснованными претензии (если такие будут со стороны поляков) к украинскому поэту М. Рыльскому, происходившему от польско-шляхетского рода, или современному прозаику Вал. Шевчуку, чей прапрадед – тоже выходец из Польши. Да и россияне могли бы предъявить претензии к Марко Вовчок (Марии Вилинской), родившейся в Орловской губернии, – украинской писательнице, современнице Тараса Шевченко, которую он назвал «единственной дорогой доченькой», с творчеством которой возрос международный авторитет украинской литературы (произведения писательницы появляются в чешских, болгарских, польских, сербских, словенских переводах, выходят во Франции, Англии, Германии, Италии и других европейских странах).

Мы же постараемся избежать каких-либо идеологических подтекстов, рассматривая избранную проблему исключительно в плоскости литературоведческой науки.

Мать Константина Бальмонта, Вера Николаевна (1843—1909), происходившая из ярославских дворян, родилась в древнем украинском городке Каменце-Подольском, где служил ее отец – генерал Николай Семенович Лебедев. По свидетельству жены поэта – Е. Андреевой-Бальмонт, «прадед отца поэта был сержантом в одном из кавалерийских лейб-гвардейских полков императрицы Екатерины II – Баламут. Этот документ на пергаменте и с печатями хранился у нас. На Украине есть до сих пор и довольно распространена фамилия Баламут. Прадед поэта Иван Андреевич Баламут был херсонским помещиком... Как фамилия Баламут перешла в Бальмонт – мне не удалось установить»¹.

Однако из переписки самого Бальмонта с литовским поэтом Людасом Гирой следует, что фамилия Бальмонт имеет не украинские, а литовское корни – Балмутис. По семейному преданию, прадед отца поэта, по имени Ян Балмутис (Иван Баламут), был сержантом кавалерийского лейб-гвардейского полка императрицы Екатерины II и в Херсонскую губернию переселился из Литвы (Курляндии). Сам Бальмонт в письме Гире писал: «Есть ли в Литве кто-нибудь с именем Бальмонт или Балмут, как звался мой прадед из Херсонской губернии?»

А вот в автобиографии Константин Дмитриевич пишет: «...по семейным преданиям предками моими были какие-то шотландские или скандинавские моряки, переселившиеся в Россию. Фамилия Бальмонт очень распространенная в Шотландии. Дед мой со стороны отца был морской офицер, принимал участие в Русско-турецкой войне и заслужил личную благодарность Николая Первого своей храбростью. Предки моей матери (урожденная Лебедева) были татары. Родоначальником был князь Белый Лебедь Золотой Орды. Быть может, этим отчасти можно объяснить необузданность и страстность, которые всегда отличали мою мать и которые я от нее унаследовал, так же как и весь свой душевный строй»². Возможно поэтому в своем творчестве Бальмонт часто моделирует символический образ лебедя, о чем будет идти речь позже.

Бальмонт неоднократно бывал на Украине – в Харькове, Полтаве, Сумах. А свое пребывание в Одессе запечатлел в стихотворении «В окрестностях Одессы»: «Узкая полоска синего Лимана, / Желтая пустыня выжженных песков, / Город, измененный дымкою тумана, / Медленные тени белых облаков»³. Очевидно, как дань поэту создана экспозиция в Одесском литературном музее, в зале литературы Серебряного века.

Если обратиться к К. Паустовскому, для которого Украина также стала второй родиной (в нашем городе Черкассы прошло его детство, сюда он приезжал к бабушке и многочисленным тетушкам), то найдем свидетельство того, что Бальмонт бывал и в Киеве. Об этом идет речь в повести Паустовского «Далекие годы», считающейся его духовной автобиографией.

Паустовский запечатлел лишь краткий эпизод встречи с Бальмонтом на его лекции «Поэзия как волшебство», прочитанной в зале Купеческого собрания. Он воссоздает портрет Константина Дмитриевича, увиденный в юности глазами влюбленного в литературу киевского гимназиста. Портрет довольно точный и выразительный, вполне соответствующий сохранившимся фотографиям и свидетельствам многих других современников: «Вошел Бальмонт. Он был в сюртуке. С пышным шелковым галстуком. Скромная ромашка была воткнута в петлицу. Редкие желтоватые волосы падали на воротник. Серые глаза смотрели поверх голов загадочно и даже высокомерно. Бальмонт был уже не молод. Он заговорил тягучим голосом. После каждой фразы он замолкал и прислушивался к ней, как прислушивается человек к звуку рояльной струны, когда взята педаль»⁴.

Особое внимание в повести уделено оценке поэзии Бальмонта («Мрачная и великолепная поэзия дохнула в зал»⁵), ее влиянию на слушателей. Чтобы более убедительно воссоздать атмосферу, царившую в зале при чтении поэзии высокой пробы, Паустовский вводит в повесть как элементы интертекста отрывки из произведений Бальмонта – настоящего волшебника слова (сонет «Зарождающаяся жизнь», «Грусть»). Но самое сильное впечатление произвел на юного гимназиста бальмонтовский перевод «Ворона» Эдгара По: «За окнами не было уже ни Киева, ни огней на Крещатике, висевших голубоватыми цепями, – не было ничего. Только ветер уныло гудел над черной, присыпанной снегом равниной. И железное слово «невермор» тяжело падало в пустоту этой ночи, как бой башенных часов. «Невермор!» «Никогда!». С этим никак не мирилось сознание»⁶.

Этнические украинцы принимали активное участие в жизни Бальмонта. Среди них В. Короленко. Писатель, носивший высокое звание – «совесть земли русской», происходил из украинского казацкого рода, родился, жил и умер на Украине, похоронен в Полтаве (его имя носит Полтавский пединститут). Именно Владимир Галактионович поддержал Бальмонта в самые трудные минуты, когда тот лишился средств к существованию (Бальмонт в буквальном смысле слова голодал: подходил к витринам магазинов, чтобы через стекло посмотреть на хлеб и булочки). В письме М. Н. Альбову от 26 сентября 1891 г. Короленко аттестовал Бальмонта как способного поэта, своего знакомого: «Теперь он явился ко мне, сильно примятый разными невзгодами, но, по-видимому, не упавший духом <…> Он, бедняга, очень робок, и простое, внимательное отношение к его работе уже ободрит его и будет иметь значение»⁷.

Важную роль в судьбе Бальмонта сыграл Н. И. Стороженко (1836—1906) – добрейшей души человек, профессор Московского университета, шекспировед, дядя украинских музыковеда и фольклориста Дмитрия Николаевича и композитора Льва Николаевича Ревуцких. Николай Ильич происходил из древнего казацкого рода Стороженко, среди представителей которого – ряд видных историков и писателей. Например, Олекса (Алексей) Петрович Стороженко (1806—1874) – талантливый украинский писатель, автор рассказа «Воспоминание», воссоздающего в живых, интересных подробностях образ юного Николая Гоголя. Сам Стороженко не без влияния гоголевской «Страшной мести» написал повесть (незаконченную) «Марко Проклятый» – о большом грешнике Марке, совершившем тяжкие преступления.

Н. И. Стороженко и известный публицист и переводчик того времени П. Ф. Николаев уговорили знаменитого московского издателя К. Т. Солдатенкова поручить Бальмонту перевод «Истории скандинавской литературы» и «Истории итальянской литературы», что стало, по признанию самого Бальмонта, его «…насущным хлебом [на] целых три года…» и дало ему «…возможности желанные осуществить свои поэтические мечты»⁸.

Украинский предприниматель и меценат Николай Иванович Терещенко, исповедовавший принцип, что любить родину надо не только до глубины своей души, но и до глубины своего кармана (к чему призывал известный украинский издатель и меценат Е. Чикаленко, живший на Черкасщине), реально поддерживал образование, культуру: на собственные деньги организовал в Петербурге издательство «Сирин», которое печатало произведения Бальмонта, Блока, Брюсова и других поэтов.

Отдельного внимания заслуживает проблема влияния Бальмонта на украинских символистов. Украинский символизм сформировался в начале ХХ века и представлен именами таких поэтов, как Н. Вороной, Н. Филянский, Г. Чупринка, М. Рыльский, Д. Загул, В. Чумак, О. Слисаренко, С. Черкасенко и др. Украинские символисты создали в Киеве организацию «Белая студия» и «Музагет». Наиболее значительное влияние Бальмонта проявилось в поэзии Г. Чупринки, О. Олеся, П. Тычины.

Так, в книге «Будем как Солнце» – самой популярной и знаменитой книге Бальмонта («Книге символов») осуществлена попытка создать космогоническую картину мира, в центре которого находится Солнце, вечный источник всего живого («Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце…», «Будем как Солнце! Забудем о том…», «Солнце удалилось», «Голос заката»). Вся книга проникнута пантеистическими мотивами поклонения стихийным силам – Солнцу, Луне, огню, звездам, ветру, воде («Гимн Огню», «Влияние Луны», «Восхваление Луны», «Воззвание к Океану», «Ветер», «Безветрие» и др.).

В сборнике также отражена и столь излюбленная поэтом теория волшебного мига («Сказать мгновенью: «Стой!»). Влюбленность в мгновения подтверждает и размышления «Из записной книжки»: «Я живу слишком быстрой жизнью и не знаю никого, кто так любил бы мгновения, как я. Я иду, я иду, я ухожу, я меняю, и изменяюсь сам. Я отдаюсь мгновенью, и оно мне снова и снова открывает свежие поляны» (571).

Эти же темы доминируют и в сборнике «Только любовь». Поэт продолжает петь гимн солнцу, свету, «жизни подателю, светлому создателю», выводящему мир, томившийся во мраке, «к красивой цельности отдельной красоты». Любовный экстаз, чувственная страсть, всеземное блаженство от древней Эллады до таинственной Мексики воспеваются в стихотворениях цикла «Гимн Солнцу», «Солнечный луч», «Линии света» и др. Вышеупомянутые книги – время наивысшего творческого взлета К. Бальмонта.

Символика Бальмонта, его солнцепоклоннические мотивы проявляются и в поэзии раннего Тычины (1891—1967), прежде всего в книге «Сонячні кларнети». Поэтические конструкции у обоих поэтов схожи даже внешне. У Бальмонта:

О, Мироздатель, 
Жизнеподатель, 
Солнце, тебя я пою!
Ты в полногласной
Сказке прекрасной
Сделало страстной
Душу мою! (196)

У Тычины:

О, я не невільник, 
я ваш беззаконник. 
Я – сонцеприхильник, 
я – вогнепоклонник.
Ненавиджу темне
Життєве болото.
Я в душу таємне
Ловлю сонцезлото⁹.

Едва ли не в каждом произведении раннего П. Тычины находим образ солнца, нередко вынесенный в название произведений, в том числе и идеологически заангажированных («Сонце», «Просто з поля, сонце де палило...», «Ленінове сонце»).

Огонь, солнце, свет – это силы, символизирующие идею возрождения, возвращения, воскрешения после смерти, выхода из мрака. В поэзии Тычины, как и Бальмонта, проявляются оппозиции: белое и черное, свет и тьма, жизнь и смерть, добро и зло, Бог и дьявол, Христос и Иуда.

Тычина несколько переосмысливает также и бальмонтовский образ ветра. Если у Бальмонта ветер в одноименном стихотворении – символ прекрасного, свободы, вечной динамики жизни, то у украинского писателя это не только символ одной из главных жизненных стихий (две другие – солнце и вода («Сонце», «Вітер», «Дощ»)), но и олицетворение революционных преобразований, имеющих резонанс и внутри страны, и в международном масштабе (как в стихотворениях «Вітер з України», «Плуг» («Вітер. / Не вітер – буря! / Трощить, ламає, з землі вириває...»¹⁰). В произведении «Дума про трьох вітрів» в аллегорической форме в образах ранней весны, Ясного Солнышка, ласковых ветров автор выразил народные представления о счастливой, обновленной революцией жизни.

Поэзия французских, немецких, польских, русских символистов свидетельствовала о новых путях развития мировой поэзии, побуждала к созданию новых поэтических форм на украинской национальной почве. Так, поэзия Бальмонта и других символистов привлекала Г. Чупринку (1879—1921). Это увлечение стимулировала дружба с украинским писателем и издателем Алексеем Коваленко, знакомившим украинских поэтов с модернистской русской поэзией и новыми литературными течениями в Западной Европе. Г. Чупринка удостоился определений: «певец «святой красоты», «брат солнца», «брат света», «брат урагана». Эти же эпитеты полностью применимы и к Бальмонту, поэтому Чупринку называют «украинским Бальмонтом». Правда, некоторые критики придерживались иного мнения: например, Н. Зеров считал, что «мало имеет права Чупринка на титул украинского Бальмонта»¹¹. Влияние Бальмонта расценивается и некоторыми современными литературоведами как простое наследование, лишающее поэта права на собственную индивидуальность: «Понятное дело, Чупринка иногда пел “с чужого голоса”, а точнее – с голоса Бальмонта, с голоса российских поэтов-символистов»¹².

Эстетическим лозунгом Бальмонта, достигшего незаурядной виртуозности в обладании словом (признание поэта – «Я – изысканность русской медлительной речи…»), были слова выдающегося французского поэта П. Верлена: «De la musique avant toute chose» – «Музыка превыше всего». Много стихотворений Г. Чупринки также завораживают поэтической гармонией звуков, мелодией ритма, звонкими переливами тонов. Музыкальность слова – характерная черта и ранней поэзии П. Тычины (вышеупомянутый сборник и некоторые стихотворения даже имеют названия музыкальных инструментов: «Сонячні кларнети», «Арфами, арфами...»).

Большое влияние имела поэзия Бальмонта и на украинского поэта-эмигранта А. Олеся (1878—1944). Г. Чупринка по этому поводу отмечал: «Если рассматривать поэзию как волшебство (К. Д. Бальмонт), то Олесь действительный волшебник»¹³. Творчество А. Олеся и К. Бальмонта имеет немало точек соприкосновения. Но остановимся лишь на некоторых.

Через всю поэзию А. Олеся, как и Бальмонта, проходит архетипный образ солнца, приобретающий разную смысловую нагрузку: символ возрождения, обновления жизни («Гроза пройшла»), символ любви («Нащо, нащо тобі питати...»), солнце и тьма как противопоставление разных социальных условий жизни («Ах, як стогнали ми, як плакали в вигнанні...»), «сонце волі» («В роковини Шевченка»), солнце поэзии («О слово рідне! Орле скутий!»), воплощение христианской добродетели («Красне сонце» – о крестителе Руси Владимире) и т. д.

В поэзии русского и украинского писателей часто встречается образ лебедя. Лебедь нередко выступает символом возрождения, чистоты, целомудрия, гордого одиночества, мудрости, пророческих способностей, поэзии, совершенства, а в отдельных случаях – и смерти. Недаром в мифах и сказках противопоставляется белый и чёрный лебедь как жизнь и смерть, добро и зло. У славян лебеди сопровождали Бога Солнца. Лыбедь – сестра трёх братьев, основателей Киева – Кия, Щека и Хорива. Россию называют Лебедией будущего. Летящая клином стая лебедей – символ ЕС, которым Британия отметила свое председательство в Европейском Союзе в 2005 году. Лебедь как объединяющий символ Евросоюза и Евразии.

Очень распространенной мифологемой в литературе стал умирающий Лебедь, что на пороге смерти поднимается ввысь, навстречу небу и солнцу, чтобы спеть свою неземной красоты прощальную песню (сонет «Лебеди» М. Драй-Хмары стал своеобразной эстетической программой украинских поэтов-неоклассиков). А. Олесь и К. Бальмонт также активно используют образ Лебедя, но смысловая нагрузка этого символа несколько разная у каждого поэта. «Лебедь» Бальмонта отражает деструктивные черты души поэта, преисполненной отчаяния и грусти по бесповоротно ушедшей жизни, а «Белый Лебедь» – символ незапятнанной чистоты, нежности и женской красоты. «Лебідь» А. Олеся – символ стойкости, вечного стремления к свободе, счастью, готовности на самопожертвование во имя народа и одновременно символ временной инертности, обреченности, одиночества, смерти и забвения. «То не лебідь на озері пісню співав» – символ нереализованной мечты и душевной трагедии поэта. Послание «Лебединій зграї» – пламенный протест против «сірих днів», «суму і нудьги», символ стремления к свободе, готовности бороться и умереть за нее. «Прилети, мій лебідь білий» – символ веры и надежды, исцеления от страданий, благодаря волшебной целительной силе песни.

Несколько необычным для поэта-символиста может показаться обращение Бальмонта к детской тематике. Критики утверждают, что заняться детской литературой его подтолкнуло знакомство с фольклором и культурой других стран (с 1902 по 1905 год Бальмонт живет за границей). Возможно, но это скорее не причина, а следствие. К такому выводу подталкивает «Посвящение» «Фейных сказок»: «Солнечной Нинике, с светлыми глазками – / Этот букетик из тонких былинок. / Ты позабавишься Фейными сказками, / После блеснешь мне зелеными глазками…» (287). Ниника – Нина Константиновна Бальмонт-Бруни, дочь Бальмонта и Е. А. Андреевой.

 В истории украинской (и не только) литературы немало примеров, когда именно собственные дети стимулировали появление детских произведений у того или иного писателя. Так, с появлением первого сына Олега (позже ставшего тоже поэтом и в годы войны расстрелянного фашистами) А. Олесь написал много детских стихов, вошедших в сборник «Все навколо зеленіє». А уже будучи в эмиграции, когда его безрадостное существование согрела любовь к Марии Фабиановой и у них родился сын Александр, А. Олесь посвятил ему чудесные стихотворные сказки. Благодаря сыну, корившему отца за то, что он пишет для других, а не для него, появились поэмы-сказки у украинского писателя-шестидесятника, нашего земляка В. Симоненко.

Бальмонтовские мотивы солнцепоклонства повлияли и на творчество малоизвестного украинского поэта Герася Соколенко, хотя в стихотворении «Гімн молодих поетів», в котором выражена эстетическая программа автора и его единомышленников, последний демонстративно пытается отмежеваться от творчества русского символиста:

Ми, поети з далеких провінцій, 
Над знаменами сонце несем. 
В наших грудях любови по вінця 
І по вінця бадьорих пісень…
Що нам Бальмонт, і що нам Тичина? 
Ми не ніжні, – ми буйні, лихі…
Ми закохані в музику грізну 
Маршів бою і громи пісень, 
Наша юність палка й огнебризна, 
Над знаменами сонце несе.

Мастерство Бальмонта-поэта определило профессиональные симпатии талантливого украинского переводчика Н. Лукаша: «В последних классах школы и в студенческие годы я много переводил русских поэтов “Серебряного века” – Блока, Брюсова, Бальмонта, Вяч. Иванова, Балтрушайтиса, Белого – это было для меня незаурядной школой постижения поэтического ремесла»¹⁴.

Позже бальмонтовские мифологемы огня и солнца транспортируются в творчество поэта-шестидесятника Ивана Драча. Солярные мотивы воплощены уже в названиях сборников («Соняшник», «Протуберанці серця», «Сонячний фенікс», «Сонце і слово», «Сонячний грім», «Храм сонця») и отдельных произведений («Балада про соняшник», «Сонячний етюд», «Ніж у сонці»). К примеру, в поэме «Ніж у сонці» образ солнца является главным персонажем, символом человеческого стремления к совершенству и красоте, символом бессмертия. А в дебютном произведении «Баллада про соняшник» образ солнца идентифицируется с поэзией. «Поезіє, сонце моє оранжеве!» – декодирует содержание символа сам автор.

Для Драча характерно также постоянное сопоставление двух образов-символов – солнца и сердца.

Вообще бальмонтовские мотивы в творчестве украинских писателей-шестидесятников могли бы стать предметом отдельного научного исследования. Созвучны уже названия сборников, циклов стихотворений: «Любовь и ненависть» у Бальмонта и Д. Павлычко, «Смертию – смерть» у Бальмонта, «Смертю смерть» у Г. Чупринки и «Смертю смерть здолавши» у Б. Олийныка.

Бальмонтовский образ храма как символ веры («Воздушный храм»), высокой духовности («Моя душа – глухой всебожный храм…»), внутренней чистоты и стойкости духа («Неприступный храм») активно используют украинские поэты-шестидесятники.

Например, образ храма занимает важное место в системе символических констант романа «Орда» Р. Иванычука. Это храм души, «храм науки и духовности»¹⁵, находящийся в оппозиции к образу орды.

Тяжела дорога к храму, но каждый должен найти его в своей душе, чтобы иметь право называться человеком и помочь построить храм Украины, храм государственности и свободы. Используя объемную развернутую метафору, писатель утверждает мысль о нетленности, животворящей силе храма: «Храм всегда выходит из пламени целым и опять собирает около себя народ, представляя миру в первозданной чистоте христианский идеал: ценность человеческой личности, являющейся носителем вечного смысла жизни – любви»¹⁶.

Похожую функцию в общей идейно-эстетической и формально-стилистической концепции автора выполняет образ собора в одноименном романе О. Гончара. Этот «неодухотворенный», но действующий (недаром прозаик изображает его как живое существо) образ символизирует духовное начало, совершенство и гармонию человеческого бытия, связь поколений, единство прошлого, настоящего и будущего.

Образ храма в романе Иванычука полисемантичный. Одной из его граней является храм Природы, где все находится в гармонии, где «каждый листок, каждое зело, насекомое, птица и зверь живут в согласии с Творцом, ничто ничему не мешает, и смерть, как и рождение, – целесообразны» ¹⁷, и где лишь человек, существо умное, венец творения, не чувствует гармонии окружающего мира, своими поступками и помыслами, двоедушием, фальшью, ненавистью, жестокостью – приметами, не совместимыми в храме Природы, – безжалостно уродует ее совершенство, тем самым уничтожая самого себя.

Таким образом, тема «Бальмонт и Украина» довольно многогранная, и в одной статье ее, конечно, не раскрыть. Так что надеемся, что в будущем она еще не раз будет привлекать внимание исследователей.

Литература

¹ Цит. по: Баделин В.И., Куприяновский П.В. К родословной К. Бальмонта // Русская литература. 1987. № 2. С. 210—212.

² Цит. по: Макогоненко Д.Г. К. Д. Бальмонт: жизнь и судьба // Бальмонт К. Избранное: Стихотворения. Переводы. Статьи. М.: Правда, 1990. С. 8.

³ Бальмонт К. Избранное: Стихотворения. Переводы. Статьи. М.: Правда, 1990. С. 89. – Далее будем ссылаться на это же издание, указывая страницу в тексте.

⁴ Паустовский К. Повесть о жизни. Т. 3. М.: Современный писатель, 1992. С. 164.

⁵ Там же. С. 165.

⁶ Там же.

⁷ Цит. по: Короленко В.Г. Избранные письма: В 3 т. М.: ГИХЛ, 1936. Т. 3. С. 68.

⁸ Цит. по: Макогоненко Д.Г. Указ. соч. С. 11.

⁹ Тичина П. Я єсть народ... К.: Дніпро, 1981. С. 17.

¹⁰ Там же. С. 31.

¹¹ Цит. по: Жулинський М. Метеор на обрії української поезії // Чупринка Г.О. Поезії. К.: Рад. письменник, 1991. С. 25. – Здесь и далее перевод с украинского наш.

¹² Там же. С. 17—18.

¹³ Там же. С. 22.

¹⁴ Лукаш М.О. Автобiографiя. 10.11.1986 р. // ЦДАМЛМУ. Ф. 590. Оп. 2. Спр. 561. Арк. 22—22 зв.

¹⁵ Іваничук Р. Мальви (Яничари). Орда. Х.: Євроекспрес, 2000. С. 353.

¹⁶ Там же. С. 400.

¹⁷ Там же. С. 361.

© Л. И. Ромащенко, 2012

Ромащенко Людмила Ивановна, доктор филологических наук, профессор кафедры украинской литературы и компаративистики Черкасского национального университета им. Богдана Хмельницкого.

О. Б. Полякова (г. Москва)

К. Д. Бальмонт в диалоге культур –
России, Италии, Мексики
(по материалам ГМИИ им. А. С. Пушкина)

Диалог в общении всегда необходим, чтобы лучше понять собеседника; если стороны слышат друг друга – это всегда продуктивно. Возникает взаимообогащение культурными ценностями и традициями, появляются связи, которые ведут к изучению, взаимопроникновению культур. В моем сообщении речь пойдет о пересечении культур России, Италии, Мексики и о роли К. Д. Бальмонта в культурном обмене – по материалам, хранящимся в ГМИИ им. А. С. Пушкина.

Интерес к итальянской культуре в России существовал с древних времен, еще с XV века. В то время большое внимание уделялось архитектуре, строительству. К концу XIX – началу XX в. в России сформировался интерес к литературному творчеству итальянцев. У русского писателя-эмигранта Михаила Осоргина есть такие строки: «В России много поклонников Италии, знающих язык, литературу, быт этой удивительной и солнечной страны»¹.

По рекомендации профессора Московского университета, историка западноевропейской литературы, председателя Общества любителей российской словесности Н. И. Стороженко для издательства К. Т. Солдатенкова К. Д. Бальмонт перевел двухтомник Адольфа Гаспари «История итальянской литературы». Адольф Гаспари (1849—1892), филолог, был профессором романских языков в Бреславле (ныне Вроцлав), он считался лучшим знатоком итальянского языка в Германии. Перевод его трудов Бальмонтом получил высшую оценку и был рекомендован как дополнительное пособие для слушателей курса «Истории всеобщей литературы»².

К. Д. Бальмонт посвятил Италии цикл стихов, страна вдохновляла его на создание поэтических сборников. Он писал:

«В Италии повсюду алтари,
И две в веках в ней равноценны власти,
Язычество с огнем давнишней страсти
И благовестье в отсветах зари,
Красавица, не снявшая запястий,
В служенье Богу, в красоте – цари»³.

Козьма Терентьевич Солдатенков (1818—1901) – предприниматель, коллекционер художественных произведений, он оказывал материальную поддержку научным работникам, художникам и литераторам, создал свое издательство. Благодаря ему была опубликована «Военная история» Г. Вебера, переведенная и обработанная Н. Г. Чернышевским, а в 1894—1895 гг. увидел свет перевод К. Д. Бальмонта книги Ф. Горна-Швейцера «История скандинавской литературы». В 1973 г. А. П. Толстяковой была защищена кандидатская диссертация по проблеме издательской деятельности К. Т. Солдатенкова; в отделе рукописей ГМИИ им. А. С. Пушкина имеется ее автореферат⁴.

В апреле 1918 г. в Москве возник «Институт итальянской культуры», он просуществовал 5 лет, до высылки из России представителей интеллигенции – большой группы философов, писателей, поэтов, пытавшихся быть независимыми от властей. Декларацию об организации Института итальянской культуры подписали поэты, писатели В. Я. Брюсов, К. Д. Бальмонт, Ю. К. Балтрушайтис, В. И. Иванов, М. М. Осоргин, историки Б. Р. Виппер, Ю. В. Готье, искусствоведы И. Э. Грабарь, П. П. Муратов и другие⁵.

Руководителем Института был сотрудник Румянцевского музея, ученый, переводчик, книгоиздатель, итальянец по происхождению, Одоардо Кампа. Он родился в 1879 г. во Флоренции. В 1906—1908 гг., в связи с революционными событиями в Российской империи, в Италии отмечался особый интерес к далекой северной стране – России. В эти годы О. Кампа руководил русской секцией журнала «Rivista di letterature straniere», он переводил на итальянский язык произведения Л. Н. Толстого, А. П. Чехова, Л. Н. Андреева.

В 1907 г. с мандатом от журнала О. Кампа впервые приехал в Россию. На следующий год он познакомился с Леонидом Андреевым. В 1913 г. Кампа возглавил книгоиздательство «Libreria editrice Milanese». Он переводил беллетристические и философские труды по искусству не только с русского, но и других европейских языков.

В 1914 г. он переехал в Россию и поселился в Полтавской губернии в усадьбе семьи Ламсдорф-Галаган. Начало Первой мировой войны Кампа встретил в Москве. В ноябре того же года Одоардо оказался в действующей армии – в Полевом военно-санитарном поезде Киевского учебного округа как фельдшер.

В 1915 г. Кампа снова в Москве. Он совершенствовал свои познания в русском языке; поддерживал торговые связи с итальянскими, шведскими, российскими (Москва, Петро-град, Екатеринбург, Иваново-Вознесенск) компаниями и торговыми фирмами. В 1916—1917 гг. стал секретарем редакции журнала «Русско-итальянский экономист».

После революции 1917 г. О. Кампа остался в России. Итальянское генеральное консульство выдало ему удостоверение о том, что его квартира неприкосновенна. Главным делом О. Кампы стало создание Института итальянской культуры (открыт весной 1918 г.).

 Вновь образованный институт ставил перед собой следующие задачи: «основание института “LO STUDIO ITALIANO”» и создание впоследствии особого отделения Института в Италии, во Флоренции или Риме; учреждение постоянных высших курсов и устройство лекций, концертов и выставок для изучения следующих предметов: а) итальянского языка, b) истории итальянского языка, c) истории итальянской литературы, d) истории итальянского искусства, е) истории итальянской культуры; создание библиотек с особой читальной залой для членов общества, слушателей Института, учащихся и всех интересующихся итальянской культурой; издание журнала, итальянских и русских отдельных сочинений и сборников по вопросам культуры; устройство постоянных выставок лучших произведений итальянской и русской художественной промышленности, организация образовательных поездок в Италию и в Россию.

Весной 1918 г. «Studio» уже начал свою деятельность. По этому поводу в своем дневнике главный библиограф Румянцевского музея Ю. В. Готье писал: «Вчера (23 апреля) открывали в зале… Музея Instituto italiano; все было по ритуалу… Характерная подробность: должен был говорить Бальмонт; его ждали долго как архиерея; он приехал с большим опозданием». К. Д. Бальмонт стал одним из первых «студийцев». Его и О. Кампу связывали дружеские отношения. В фонде Кампы (отдел рукописей РГБ) хранится красивый альбом Бальмонта 1903—1904 гг. со стихами самого автора. Молодой, еще начинающий Бальмонт успешно занимался переводами⁶.

А. А. Блок также принимал участие в работе Института. По воспоминаниям Б. Л. Пастернака, «…выступление [Блока] в Политехническом началось раньше, чем мы [Пастернак и Маяковский] предполагали, и Блок уже ушел в Итальянское общество»⁷.

Первый цикл лекций об итальянской культуре был открыт самим руководителем объединения, ученый посвятил его поэту Джозуэ Кардуччи (1835—1907). Среди выступавших были крупные российские ученые: религиозный мыслитель, культуролог, литературовед Н. С. Арсеньев (1888—1977), философ Г. Г. Шпет (1879—1937), искусствовед, переводчик, литературовед Б. А. Грифцов (1885—1950), читавший также курсы по истории западноевропейской литературы в университете А. Л. Шанявского.

Личность Бориса Александровича Грифцова неординарная. Он окончил философское отделение историко-филологического факультета Московского университета, первые публикации его были в 1906 г. в общественно-политических периодических изданиях. В 1911 г. он издает сочинения о трех крупнейших философах – Василии Розанове, Дмитрии Мережковском и Льве Шестове. Он является составителем первого в России большого (около 60 000 слов) русско-итальянского словаря, который был издан только в 1934 г. Очевидно, увлечение итальянским языком возникло у ученого благодаря занятиям в Институте итальянской культуры⁸.

Слушателем Института и активным участником проводимых здесь мероприятий был Густав Густавович Шпет (1879—1937) – философ и переводчик, профессор Московского университета. Главный хранитель ГМИИ им. А. С. Пушкина, А. А. Губер был учеником Г. Г. Шпета, в Отделе рукописей ГМИИ даже сохранились некоторые из лекций этого философа⁹.

Игорь Эммануилович Грабарь (1871—1960) – крупнейший живописец, искусствовед. В 1920 г. он писал брату, В. Э. Грабарю, о том, что в его труде собраны «результаты огромной работы, произведенные разными комиссиями и группами...», им «...возглавляемыми и направляемыми в области раскрытия древнейших памятников живописи и архитектуры, давшего много нового и частью важнейшего материала не только для России, но и для Европы». И. Э. Грабарь передал О. Кампе рукопись этой работы с полным комплектом фотографий с тем, чтобы перевести ее на итальянский и предложить для издания «Instituto della arti graphiche di Bergamo»: «Так как тема не столько русская, сколько общеевропейская, ибо фрески принадлежат греческим мастерам эпохи Комненов – 2-ого золотого века Византии (конца XII века), то работу, – я думаю, возьмут с удовольствием, тем более, что в Италии я имею некоторое имя»¹⁰.

В работе Института итальянской культуры активное участие принимали сотрудники Музея изящных искусств. В 1920 г. С. В. Шервинский, работавший ученым секретарем в ГМИИ, читал лекцию «Венеция и Россия», будущий заместитель директора по научной части Б. Р. Виппер – доклад о Тьеполо.

В начале 1920-х гг. слушатель Института, писатель М. М. Осоргин по просьбе Е. Б. Вахтангова перевел пьесу итальянского драматурга К. Гоцци «Принцесса Турандот». До нашего времени она идет на сцене театра в его переводе.

В ГМИИ им. А. С. Пушкина в 1997 г. попал весьма интересный предмет, который специалисты по испанской культуре называют «кецаль» или «кетцаль», а еще точнее «кецалькоатль» – крылатый змей. В Центральной Мексике во второй половине I тысячелетия была высоко развита культура толтекоков (это примерно VI век), у них развивалась торговля, возникали города, существовало монументальное искусство и скульптурные изображения, эти народы имели письменность, календарь. Очевидно, это было влияние племен майя. Культовыми предметами у них являлись изображения божества Кецалькоатль.

 Этот предмет заведующей отделом Древнего Востока С. И. Ходжаш подарила Наталия Семеновна Кащенцева. Эта вещь еще не атрибутирована, пока она называется – «идол».

В письме Н. С. Кащенцевой указано, что «это мексиканская скульптура, которая была привезена из путешествия на Восток поэтом Константином Бальмонтом и подарена нашему поэтическому гению Валерию Яковлевичу Брюсову». Мама автора письма – Вера Михайловна Федорова, одна из ведущих сотрудниц отдела рукописей Российской государственной библиотеки – получила ее в подарок от супруги В. Я. Брюсова, Иоанны Матвеевны Брюсовой, где-то в 1960-х гг. Обо всем этом имеется небольшая записка, сделанная рукой В. М. Федоровой¹¹.

У К. Д. Бальмонта есть целый цикл стихов, посвященный Мексике. Вероятно, поэт передавал свои чувства по отношению к предмету, привезенному из далекой страны – Мексики – в таких строках:

Я оттуда, где сломанный ствол
Алой кровью своей изошел,
Я из места, где цветут цветы, 
Властелин багрянца, темноты¹².

Бальмонт постоянно поддерживал контакты с Музеем изящных искусств и его сотрудниками. В письме поэта к жене – Е. Андреевой-Бальмонт – сказано: «Я опять вернулся в Египет, как к стране, которая мне больше всего нравится. Я снова занимаюсь египетским (древнеегипетским) языком и читаю книги о египетском искусстве. Мне дает их моя землячка, шуянка, Тамара Николаевна Бороздина, хранительница Египетского зала в Музее Александра III. Бываю у нее, у Голдовских, у Кусевицких…»¹³ Таким образом, подтверждается факт того, что поэт пользовался научной библиотекой и консультациями сотрудников.

«Заведующий отделом Востока ГМИИ им. А. С. Пушкина В. В. Павлов лично знал К. Д. Бальмонта и бывал на его поэтических вечерах у главного редактора журнала “Правда” В. А. Кожевникова в 1910 г. В его доме бывали И. А. Бунин и Б. К. Зайцев, В. Я. Брюсов и К. Д. Бальмонт – все они печатались в журнале “Правда”.

В. В. Павлов хорошо помнил и любил их произведения, т. к. находил в них, помимо всех прочих достоинств, много близкого. Бальмонта юный В. В. Павлов боготворил. Изысканная музыкальность стиха завораживала его. Всеволод Владимирович и много лет спустя восхищался его поэзией. Ему нравилось, как держался Бальмонт, как был одет»¹⁴.

Деятельность К. Д. Бальмонта, способствующая расширению контактов, связей культур, заслуживает особого внимания и изучения учеными, литературоведами, искусствоведами.

Примечания

¹ Леонтьев Н.Я. У них была общая любовь – Италия // Россия и Италия. Вып. 4. Встреча культур. М., 2000. С. 216.

² Словарь Гранат. 1913. Т. 12. С. 598.

³ Бальмонт К.Д. Избранное. М., 1990. С. 450.

⁴ ОР ГМИИ. Ф. 28. Оп. I. Ед. хр. 140.

⁵ Леонтьев Н.Я. Указ. соч. С. 216.

⁶ Коваль Л.М. Одоардо Кампа, итальянец – сотрудник Государственного Румянцевского музея // Россия и Италия. Вып. 4. М., 2000. С. 227—229.

⁷ Быков Д. Пастернак.

⁸ Грифцов Б.А.

⁹ ОР ГМИИ. Ф. 40. Оп.

¹⁰ ОР ГМИИ.

¹¹ Отдел Востока ГМИИ им. А. С. Пушкина.

¹² Бальмонт К.Д.

¹³ Андреева-Бальмонт Е.А. Воспоминания. М., 1997. С. 513.

¹⁴ Никулина Н.М. Всеволод Владимирович Павлов – человек, ученый, педагог // Памятники и люди / ГМИИ, изд. Вост. лит-ры. 2003. С. 228.

© О. Б. Полякова, 2012

Полякова Ольга Борисовна, кандидат культурологии, ст. научный сотрудник отдела рукописей ГМИИ им. А. С. Пушкина.

А. Ю. Романов (г. Иваново)

«КОГДА Я ОТСЮДА УЙДУ БЕЗВОЗВРАТНО…»
 О публикациях в связи с кончиной К. Д. Бальмонта

Когда полный сил, радужных надежд и творческой энергии молодой Бальмонт 31 марта 1896 г. написал в альбоме своих петербургских друзей Л. М., М. К. и З. К. Станюковичей эти строчки: «Завещаю похоронить меня в Москве в Новодевичьем монастыре», сделав к ним ещё и приписку (постскриптум):

«И хоть бесчувственному телу
Равно повсюду истлевать,
Но ближе к милому пределу
Мне всё б хотелось почивать…» [1],

– друзья, разумеется, не придали решительно никакого серьёзного значения столь смелому его волеизъявлению (сделанному, кстати, в канун 1-го апреля): дескать, иронический розыгрыш-экспромт поэта, не более…

Но через десять лет он пишет уже иные строки – прон-зительные по своей интонации (стих. «Дрёма»):

«Когда я отсюда уйду безвозвратно,
Посадите цветок над дремотой моей,
Чтоб сонные грёзы цвели ароматно
В успокоенном теле моём,
завершившем обрядности дней…» [2]

– и эти слова 40-летнего поэта, пребывающего на чужбине, уже не кажутся невинным розыгрышем, в них – и его неутолённая боль, и «светлая печаль» – «как воздушный налёт серебра», мечты о грядущем и неземном, призрачно-прекрасном ином мире…

В жизни и творчестве Константина Бальмонта символ смерти, пожалуй, один из центральных (наряду с другими постоянными группами лексем в антонимичных парадигмах: солнце – луна, земное – небесное, свет – мрак, прошлое – будущее и т. п.). Но если в юношеские годы у «поэта с утренней душой» и было нечто личное «в этой жизни смутной», в его философском – пантеистическом – глубоко и сильно выстраданном понимании окружающего разнообразного и пёстрого бытийного мира (начиная от «жизнь утомила меня…» и до «меня пленяет всё: и свет, и тени…»), то с течением лет, на закате дней поэт-«солнечник» уже по-иному «смотрел продолжительно на поля позабытые», когда «Солнце поющее спало спокойно…», и с горечью признавал: «Давно моя жизнь отзвучала…» (сб. «Светослужение», 1937).

Поздравляя поэта-мэтра с 70-летием, Г. Адамович в своём панегирическом обращении к нему высказался, в частности, о феномене Бальмонта, о его восприятии современниками: «…Была новизна тона, новизна настроений, буйный скачок от чеховской сумеречной меланхолии к радостному слиянию со всем безбрежным миром, было живущее в каждой бальмонтовской строке утверждение о мире, который “должен быть оправдан весь, чтоб можно было жить!”. Бальмонт не писал стихов, Бальмонт пел песни, и ликующий голос его слушала вся Россия» [3].

Земной путь этого некогда «звездоликого» певца, из лучезарных блёсток строившего «целые сонаты, полные мудрой звучности и успокоительной гармонии» [4], а ныне потерявшего веру в себя ramolli – одряхлевшего, «утомлённого солн-цем» старца, завершился 23 декабря 1942 года. Поэт скончался во французском городке Нуази-ле-Гран – увы, вдали от «милого предела», о котором почти полвека назад написал в шутливом «завещании», припомнив строчки горячо любимого им Пушкина…

По словам Ю. А. Кутыриной, оставившей описание последних часов жизни Бальмонта, «умирающий поэт <…> что-то шепчет, напевает отрывки из своих стихотворений, замолкает, мучительно вспоминая, жмурится. Тогда жена его Елена Константиновна, верная спутница, друг, раскрывает томик его стихов и читает, читает, читает… и лицо поэта просветлело, оживает, – он весь в звуках, в воспоминаниях о звуках…» [4, 425].

Об этом читаем и в малоизвестном сегодня стихотворении киевского поэта Риталия Заславского (1928—2004):

* * *

Я русый, я русский… К. Бальмонт.

Сам он уже ничего не писал… 
Иногда перечитывал Бальмонта… 
Из писем жены поэта

Когда Бальмонт читал Бальмонта 
и бородёнкой рыжей тряс, 
кто-кто, а уж наверно он-то 
всё понимал в последний раз.

Звенела тоненько настройка, 
строка змеилась по губе.
Он пережил себя настолько, 
что удивлялся сам себе.

Какое это было счастье!
Зрачки блестели, как слюда.
Он так по-детски восхищался 
всем, что умел ТОГДА, ТОГДА.

И в старости – ненужной, тусклой – 
он просыпался в некий миг 
и был, как прежде, русый, русский, 
и вовсе даже не старик.

О странные метаморфозы!
Синица всё-таки в руке…
Бесцветные, как вечность, слёзы 
бегут по высохшей щеке.

Он всё забыл: смешные позы, 
вино, любовь, друзей, восторг.
Но кто же, кто же эти слёзы 
у старика опять исторг?

Он всё забыл: насмешки, фронда…
И только строк струилась вязь, 
когда Бальмонт читал Бальмонта,
и удивляясь, и смеясь. [5]

…В январе 1943 г. первые краткие сообщения о кончине К. Д. Бальмонта появились в «Парижском вестнике» и в берлинском (!) «Новом слове», позже, в феврале – мае, уже более обстоятельные статьи-некрологи – в белградском журнале «Ярь», в «Двинском вестнике», в газете «Новая заря» (Сан-Франциско) и «Новом журнале» (Нью-Йорк, США) и др. изданиях [6]. Ниже публикуются (по современной орфографии, с сохранением всех данных, даже ошибочных, о дате смерти и возрасте поэта) четыре статьи, до сих пор не печатавшиеся в России.

За предоставление ксерокопий этих уникальных материалов выражаем сердечную благодарность г-ну Ж. Шерону (США).

В. Унковский

Смерть Бальмонта

Константин Дмитриевич Бальмонт скончался 23 декабря в Нуази-ле-Гран, под Парижем, где он проживал последние годы. Поэт умер в возрасте 76-ти лет, от воспаления лёгких.

Одно время Бальмонт находился в клинике по нервным болезням. Жил в большой нужде, как все эмигранты-писатели. Помогали ему сердобольные люди.

Близкие друзья собрали деньги на похороны, купили могилу на 30 лет. Поэт похоронен на местном кладбище.

На заупокойной литургии и панихиде – в маленькой местной церкви – присутствовали, кроме вдовы и дочери, очень немногие. Но гроб утопал в цветах.

Дул резкий декабрьский холодный ветер. Дожди, шедшие в канунные дни, затопили могилу, и гроб потонул в известковой мутной воде.

Последняя книга Бальмонта, вышедшая в эмиграции, – «Ризе единственной» – посвящена России, её природе. В ней автор выявил себя глубоко национальным поэтом…

В 1920 году Бальмонт эмигрировал в Париж, несколько лет пробыл в Капбретоне, куда ежегодно приезжал И. С. Шмелёв. Маститый писатель встречался с поэтом ежедневно, и они стали большими друзьями. Вот слова Шмелёва, сказанные мне на днях: 

– Бальмонт – национальный поэт, что особенно подчёркивается в его стихах последних годов, начиная с 30-х, когда он поселился в Капбретоне. Мы всегда говорили о России и неповторимых красотах её быта. Экзотика (поэт много путешествовал) отступала перед властным напором всего родного.

К словам И. С. Шмелёва надо внести следующее дополнение:

Всероссийскую славу создали Бальмонту книги: «Горящие здания», «Горные вершины», «Птицы в воздухе» и др.

Обладая крупным поэтическим талантом, Бальмонт, и об этом нельзя умолчать, являлся одним из вдохновителей русской революции и ярким застрельщиком декадентства, тлетворный яд которого действовал разлагающе на общественные слои.

Отдавая справедливую дань тем его произведениям, которые являются творениями чистого искусства и могут восхищать, рождая чувства красоты, надо осудить те, которые имели политический характер или утверждали упадничество. Нива его поэзии изобилует плевелами.

Став эмигрантом, Бальмонт от многих прежних своих установок отказался и в последней изданной им книге, «Ризе единственной», действительно выявил себя поэтом национальным.

Парижский вестник. 1943. 9 янв. № 30.

К. Д. Бальмонт

В Нуази-ле-Гран под Парижем, на 77 году жизни, скончался 23 декабря 1942 года известный русский поэт Константин Дмитриевич Бальмонт и похоронен на местном кладбище.

* * *

Константин Дмитриевич Бальмонт, известный русский поэт, родился в 1867 году. Отец Бальмонта был председателем земской управы в Шуе. Бальмонт учился в Шуйской, потом во Владимирской гимназиях, а в 1886 году поступил на юридический факультет Московского университета. Он владел не только большинством европейских, но и восточными языками. После революции 1905 г. Бальмонт уехал за границу, посетил Египет, Грецию, побывал в Мексике и на океанских островах. В 1913 году он возвращается в Россию. После Октябрьской революции Бальмонт вновь эмигрирует за гра-ницу.

Многочисленные стихотворные сборники этого плодотворнейшего поэта разнообразны по настроениям и мироощущениям. Являясь последователем ницшеанского индивидуализма, поэт полюбил поэзию, как волшебство, и, написав об этом целую книгу, упивался звуками и рифмами ради них самих. Он слыл виртуозом музыкального стиха и признанным вождём символистов и декадентов.

Бальмонт известен и как блестящий переводчик. Его перевод уайльдовской «Баллады Рэдингской тюрьмы» считается шедевром. Поэзия Бальмонта, при отсутствии глубокого содержания, всё же сыграла крупную роль в деле обогащения русского поэтического языка и развития музыкальности нашего стиха.

Новое слово (Берлин). 1943. 29 янв. № 7 (493). С. 5.

Кончина К. Д. Бальмонта

Из Франции пришло тяжёлое известие: скончался крупнейший современный русский поэт Константин Дмитриевич Бальмонт.

Первые признаки душевного недуга, которым страдал Бальмонт, появились лет десять тому назад. Друзья при содействии Союза русских писателей и журналистов в Париже поместили его в клинику для нервнобольных. После довольно продолжительного лечения состояние поэта настолько улучшилось, что явилась возможность взять его из клиники и устроить в загородный дом отдыха, которым ведала монахиня мать Мария.

В 1935 году зарубежная печать отметила 50-летие литературной деятельности Бальмонта, и тогда удалось собрать для больного поэта свыше 20.000 франков; время от времени устраивались периодические сборы, и благодаря этому К. Д. прожил последние годы своей жизни, не нуждаясь в куске хлеба.

При каких обстоятельствах и когда именно К. Д. Бальмонт скончался, пока неизвестно. Сообщение, полученное из Парижа, относится к началу этого года.

К. Д. Бальмонт родился 17 июня 1867 года. В первой декабрьской книжке «Живописного обозрения» 1885 года помещены первые три стихотворения гимназиста Константина Бальмонта. Из Московского университета Бальмонт был исключён за участие в беспорядках. Первый сборник стихов Бальмонта вышел в Ярославле.

Литературная слава рано пришла к Бальмонту. Уже первые его сборники стихов принесли ему всероссийскую известность, и к 25-летнему юбилею [творчества, т. е. к 1910 г. – А. Р.] собрание сочинений Бальмонта насчитывало 15 книг. Поэт много путешествовал, был в Швеции, Норвегии, Франции, Италии. В 1905 году прожил полгода в Мексике; в 1911 году был в Египте, потом в Париже.

Помимо своего оригинального творчества, Бальмонт много и охотно переводил: Ибсена, Кристофа Марло, Гауптмана, Гамсуна, Словацкого, Руставели, Яр. Врхлицкого, Яна Каспровича, литовцев, болгар, сербов. Произведения Бальмонта печатались в «Русском слове», «Речи», «Русской мысли», в «Вестнике Европы» и т. д.

«Будем как Солнце» имело в России тираж, которого до Бальмонта при жизни не знал ни один русский поэт.

В 1912 году Бальмонт предпринял кругосветное путешествие: из Лондона на пароходе он обогнул Африку, углубился в страну Зулу. Затем достиг берегов Тасмании. Побывал в Новой Зеландии, в Австралии, на полинезийских островах, Фиджи, на Новой Гвинее, Яве, Цейлоне, в Индии и из Бомбея вернулся в Европу.

Весной 1914 года Бальмонт объездил большую часть России с лекцией «Поэзия как волшебство», и всюду в этой поездке его сопровождал шумный успех. Война 1914 года застала его в Париже. Через год через Швецию он вернулся в Россию, где и оставался до 1920 года. В эти годы он совершил поездку на Дальний Восток до Владивостока. Везде его лекции собирали многолюдную аудиторию и пользовались колоссальным успехом. В самые тяжёлые годы жизни в России поэт продолжал много работать, выпуская книгу за книгой. Уже в эмиграции он успел выпустить 17 сборников стихов, и свыше 10 книг остались в рукописях.

В Париже Бальмонт жил, очень нуждаясь. Стихи его печатались в «Последних новостях», в «Современных записках» и ряде других зарубежных изданий. В Москве у Бальмонта оставался сын Ника – талантливый пианист и поэт. Он умер от тяжёлого душевного недуга – вероятно, от той же самой болезни, которая свела теперь в могилу и отца.

Новая заря (Сан-Франциско). 1943. 30 марта.

Владимир Зеелер

К. Д. Бальмонт
(К восьмилетию дня кончины)

Всю ночь, не переставая, шёл дождь. Утро серое. Небо – без просвета, всё обложенное. Сыро, холодно. Грязно, пронизывающий ветер…

Путь неблизкий: метро, потом автобус до Нуази-ле-Гран. А там довольно далеко до Русского Дома. В крохотной домовой церковке там стоит гроб.

Нас совсем немного: Б. К. и В. А. Зайцевы, поэт Балтрушайтис с женой, А. В. и М. Н. Якимовы, Елена Константиновна, я и ещё двое из Союза журналистов. Отпевать умершего Константина Дмитриевича приехал из Парижа отец Дмитрий Клепинин, вскоре трагически погибший в гитлеровских застенках, в Германии. Всех нас собралось в этот пасмурный день только десять человек, а поместились мы вокруг гроба с трудом.

Долго шли за катафалком на кладбище. Опять начал моросить холодный дождь. Вырытая накануне могила наполовину была наполнена водой. Так в эту воду и опустили гроб нашего поэта Бальмонта… Тяжело и темно было на душе. И всё-таки последнее прости от друзей и Союза сказал я. Это было слово утешения измученной Елене Константиновне…

Умер Бальмонт 23 декабря 1942 года – восемь лет тому назад. Предали его прах земле на второй день Рождествен-ских праздников. Через год умерла и Елена Константиновна. Погребена на том же кладбище в Нуази-ле-Гран.

Бальмонт как-то сразу вошёл в литературу. Ему не пришлось «добиваться» признания. И слава пришла к нему тоже не исподволь, а сразу. Его имя стало известно всей необъятной России. Стихи его засверкали ярким солнечным светом. Они ошеломляли новизной слов, новизной построения, новизной мысли. Бальмонтом увлекались, зачитывались… И Бальмонт «пел», как птица… Он был неистощим…

Теперь на «расстоянии времени», когда бурный период увлечения поэтом прошёл, когда спокойно можно перечитывать его книги стихов, теперь явилась возможность критического отношения к его дару Поэта. Да и жизнь прошла большая, долгая, утихли увлечения, пришла старость, покрылась налётом плесени душа, да и сердце не так ровно и чётко бьётся – и всё-таки, конечно, не всё у Бальмонта равноценно. Есть и неудачи, есть и поза, но всё это не заглушает того поистине прекрасного, что дал нам Поэт в изобилии, полной чашей.

Молодым Бальмонта я лично не знал. Я его читал, я им увлекался, ждал каждой новой книжки его. Мой друг-художник, переплетавший изумительно книги, держал в запасе для меня сиреневый сафьян «для Бальмонта». К сожалению, «события» не дали возможности собрать «всего Бальмонта», и то, что было, – пошло на «походные воинские библиотеки» пришедших красных частей, или, попросту говоря, «на козьи ножки», на махорку, как почти вся моя библиотека.

Говорят, что Бальмонт был заносчив, горд, буен во хмелю. Вероятно, это было так, но в то время, когда мне пришлось его узнать и стать его близким другом, войти в его жизнь, общаться с ним последние пятнадцать лет его жизни, – это был потухший, надломленный старик, не растерявший, однако, своего изумительного дара. Первые годы своей изгнаннической жизни он ещё творил, переводил с болгарского, чешского, грузинского, польского… Ведь он знал невероятное количество языков!.. Печатался… Охотно читал новые стихи свои, был ласков, ценил дружбу, особенно «в жестоких днях, средь всякой лжи и скверны» [7]. Среди пятнадцати стихов, лично нам с женой написанных Бальмонтом, которые бережно храним мы в отдельном альбоме, есть одно удивительное по глубине и искренности – «Заветное слово» [8] – о дружбе. Вот строка оттуда:

«Дружба может быть любви вернее».

И в эти годы жизнь как-то ладилась у Бальмонта: были чешские стипендии, были французские академические выдачи, были меценаты – Розенталь – поддерживавшие наших писателей, учёных, были друзья и почитатели. Бальмонт не был забыт. Его помнили и ценили… Ну, а потом, постепенно, отпадала «поддержка», исчезали кредиты на помощь эмигрантам, печатание давало буквально гроши, и пришла нужда непреходящая, страшная, когда жизнь ограничивалась днём, только днём, так как завтра уже была неизвестность.

А потом пришло самое горькое: ударила болезнь. Психика не выдержала. Пришлось поместить в лечебницу для психически больных в Эпиней. Нужно было решать каждый месяц трудную задачу: изыскивать средства для оплаты частной лечебницы. Добрый профессор по нервным болезням, тоже эмигрант, русский [9], больше года посещал и лечил Бальмонта, ездя со мною в лечебницу – бесплатно, но содержание нужно было оплачивать.

Были и буйные припадки, когда этот небольшой и, казалось, совсем физически слабый человек разбивал вдребезги крепкую мебель, гнул переплёты железной кровати. В эти тяжкие припадки вызывали меня – это его успокаивало. Со мною он говорил почти как здоровый человек. Лечение привело к возможности оставить лечебницу и переселить его в Тиэ под Парижем, а затем в Русский Дом в Нуази.

За время болезни всё скромное имущество – обстановка, библиотека – всё ушло с молотка на оплату накопившихся долгов. И когда нужно было как-то устраивать заново жизнь после выздоровления, пришлось обратиться через «Последние новости» с призывом к друзьям Поэта помочь мне. Призыв был услышан, и щедрость друзей и во Франции, и в Англии дала возможность нанять там же в Нуази квартиру в две комнаты и обставить её всем необходимым.

Но эти годы – 35-й, 36-й и 37-й – болезни сказались снова вновь. Бальмонт стал физически и психически слабеть. Он начал забывать языки, не только экзотические, но и французский, итальянский, английский. Начисто. Он не помнил из них ни слова. Он перестал творить. Он понимал, что с ним происходит необычная вещь, что это болезнь. Он говорил мне, что наяву он не может связать и двух строк, не может подыскать рифмы, они ушли от него. И только во сне вдруг отчётливо он создаёт «прекрасный стих». Он радостно просыпается, стих ещё с ним. Он должен записать его, но… уже стих «растаял», рассеялся, как дым, и осталась лишь скорбь – сознание потери творчества. Странный феномен болезни…

А затем пришло и худшее: отвращение к еде. Через силу на уговоры Елены Константиновны он глотал некое количество жидкой каши, иногда выпивал стакан чаю. И опять с горечью печаловался мне, когда я спросил его, почему он не отвечает мне на письма мои – пишет жена, а не он. «Писать не могу. Да вообще, для чего я живу: ничего делать не могу, всё позабыл, и есть не могу и не хочу… Ведь жизнь ушла от меня, совсем…»

До чего скорбно и страшно было видеть, как человек разрушается. Прекрасный поэт, большой славы, интересный человек, больших знаний и большой культуры становится ничем, замолкает и уходит из жизни… Поистине это было страшно.

Так Бальмонт закончил своё земное странствие.

* * *

Когда вспоминаешь Бальмонта, когда думаешь о нём – неразрывно с ним встаёт в памяти жена его, спутница, помощница, няня и друг верный и преданный до самоотречения – Елена Константиновна.

Это явление – несомненно исключительное.

Недолго оставалась на земле после смерти своего Поэта Елена Константиновна. Ушла большая часть её жизни, покинул её и самый стимул её существования, и тихо ушла она в иной мир к своему Поэту…

Русская мысль (Париж). 1951. 5 янв. № 308. С. 4—5.

Примечания

[1] Цитата из стихотворения А. С. Пушкина «Брожу ли я вдоль улиц шумных…» (1829); автограф (в альбоме Станюковичей): РНБ. Ф. 736. № 336. 2 лл. (см. также: [4, 426]).

[2] Русская мысль. 1908. Кн. V. С. 48. Обращаем внимание, что это стихотворение (не путать с одноимённой, «шуйской» «Дрёмой» 1929 г. [«Бродил я в прошлом океанами…»]) с того времени – за сто лет! – не перепечатывалось в России.

[3] Г. А. 70-летие К. Д. Бальмонта // Последние новости. 1937. 17 июня. № 5927. С. 3.

[4] Куприяновский П.В.; Молчанова Н.А. Поэт с утренней душой: Жизнь, творчество, судьба Константина Бальмонта. М., 2003. С. 428. Воспоминания Ю. А. Кутыриной (см. далее), племянницы И. С. Шмелёва, впервые напечатанные к годовщине кончины Бальмонта (Возрождение (Париж). 1960. № 108. Дек. С. 34—36), цит. по этому изданию.

[5] Заславский Риталий. «Когда Бальмонт читал Бальмонта…» // Серебряный век: Сборник. Киев, 1994. С. 214—215.

[6] Перечислим известные нам сегодня статьи и заметки разных лет, связанные со смертью К. Д. Бальмонта:

Унковский В. Смерть Бальмонта // Парижский вестник. 1943. 9 янв. № 30;

К. Д. Бальмонт // Новое слово (Берлин). 1943. 29 янв. № 7 (493). С. 5;

Погорелова Б. Бальмонт в жизни. Литературный фоторепортаж // Ярь (Белград). 1943. № 2 (февр.?). С. 11—15;

Гадалин В. К. Д. Бальмонт // Двинский вестник. 1943. 6 февр. № 6;

И. А. К. Д. Бальмонт (Памяти поэта) // Новое слово. 1943. 7 марта. № 18 (504);

Кончина К. Д. Бальмонта // Новая заря (Сан-Франциско). 1943. 30 марта;

Цетлин М. К. Д. Бальмонт // Новый журнал (Нью-Йорк). 1943. № 5 (апр. – июнь?). С. 356—363;

Žlabys-Žengė J. Lietuviškas Balmontas: [Литовский Бальмонт] // Ateitis. 1943. Nr. 54. Р. 4;

Евангулов Г. К. Д. Бальмонт (к годовщине смерти) // Парижский вестник. 1944. 22 янв. № 83.

Кратко – о двух авторах публикуемых нами статей:

Унковский Владимир Николаевич (1888—1964) – журналист, прозаик, эмигрант.

Зеелер Владимир Феофилович (1874—1954) – адвокат, журналист; в эмиграции с 1920 г. Секретарь Союза русских писателей и журналистов в Париже; неоднократно писал о Бальмонте, принимал близкое участие в судьбе поэта, особенно в последние годы его жизни.

[7] Из сонета Бальмонта, полный текст которого см. в Приложении; цит. по: Бонгард-Левин Г.М. Письма и стихотворения К. Д. Бальмонта В. Ф. Зеелеру // Россия и проблемы европейской истории: Средневековье, Новое и Новейшее время. Ростов, 2003. С. 265—275.

[8] Полный текст стихотворения см. в Приложении.

[9] Вероятно, это был доктор Сергей Михеевич Серов (1884—1960), в 1930-е гг. вступивший в Союз деятелей русского искусства (Париж) и бесплатно лечивший его членов. Летом 1931 г. он с женой Маргаритой Александровной (1892—1975) и дочерью Ириной (1915?—1999) жил в Капбретоне; Бальмонт неоднократно посвящал им свои стихи (1931, 1934), дарил свои книги.

ПРИЛОЖЕНИЕ

К. Бальмонт

Сонет

Владимиру Феофиловичу Зеелеру
Варваре Михайловне Зеелер

Я знаю, вы ненарушимо верны
И как за это благодарен я,
Вы прямо идеальные друзья,
В жестоких днях, средь всякой лжи и скверны.

Владимир Феофилович – примерный,
Варвара же Михайловна – струя
Живой воды, радушие жилья
Тому, кто шёл пустынею безмерной.

Что дать в замену? Сада больше нет
В моём владенье. Нет настурций рдяных.
Но вот – безукоризненный сонет.

И где б я ни был, в самых дальних странах,
Любовь друзей и дружеский привет
В моей душе продлят свой звёздный след.

Clamart.

1932.

21 сент[ября].

12 ч[асов] н[очи].

Заветное слово

Владимиру Феофиловичу Зеелеру

Я бродил пустынною долиной,
Было грустно и темно вокруг,
И шептал: «Когда б завет единый
Мне блеснул, – святое слово Друг!»
Дружба может быть любви вернее,
В прочности она верней всего,
Быть в печали, друга не имея,
Грустно, – обопрусь я о кого?
Так я думал и пошёл я к дому,
Предночной уже кончался гул,
И, тая тяжёлую истому,
Думая о дружбе, я уснул.
Но, едва окутало забвенье
И зареял сновидений круг,
Донеслось до слуха дуновенье: –
«Ты забыл, что у тебя есть друг!
О тебе и о твоей я милой
Вечно помню и жалею Вас...»
Голос пел с неотразимой силой,
И горели светы добрых глаз.
Бабочки порхали над цветами,
Голубел и золотился луг,
И звучало чёткими словами: –
«Ты забыл, но помню я, твой друг!»
Этот голос был светло напевен,
И во сне я весело вскричал: –
«Боже мой, да это же Душевин!»
И внезапно вспыхнул пламень ал.
Я проснулся, вижу, что лучами
Начерталось ярко на стене: –
«Я всегда с тобой, с двоими вами,
Я твой брат, и друг ваш, верьте мне!»

1937. 30 августа.

Noisy-le-Grand.

© А. Ю. Романов, 2012

Романов Александр Юрьевич, литературовед, составитель «Библиографии К. Д. Бальмонта», лауреат Всероссийской литературной премии имени К.Д. Бальмонта.

a-mce�+kas Balmontas: [Литовский Бальмонт] // Ateitis. 1943. Nr. 54. Р. 4;

Евангулов Г. К. Д. Бальмонт (к годовщине смерти) // Парижский вестник. 1944. 22 янв. № 83.

Кратко – о двух авторах публикуемых нами статей:

Унковский Владимир Николаевич (1888—1964) – журналист, прозаик, эмигрант.

Зеелер Владимир Феофилович (1874—1954) – адвокат, журналист; в эмиграции с 1920 г. Секретарь Союза русских писателей и журналистов в Париже; неоднократно писал о Бальмонте, принимал близкое участие в судьбе поэта, особенно в последние годы его жизни.

[7] Из сонета Бальмонта, полный текст которого см. в Приложении; цит. по: Бонгард­Левин Г.М. Письма и стихотворения К. Д. Бальмонта В. Ф. Зеелеру // Россия и проблемы европейской истории: Средневековье, Новое и Новейшее время. Ростов, 2003. С. 265—275.

[8] Полный текст стихотворения см. в Приложении.

[9] Вероятно, это был доктор Сергей Михеевич Серов (1884—1960), в 1930­е гг. вступивший в Союз деятелей русского искусства (Париж) и бесплатно лечивший его членов. Летом 1931 г. он с женой Маргаритой Александровной (1892—1975) и дочерью Ириной (1915?—1999) жил в Капбретоне; Бальмонт неоднократно посвящал им свои стихи (1931, 1934), дарил свои книги.

ПРИЛОЖЕНИЕ

К. Бальмонт

Сонет

Владимиру Феофиловичу Зеелеру
Варваре Михайловне Зеелер

Я знаю, вы ненарушимо верны
И как за это благодарен я,
Вы прямо идеальные друзья,
В жестоких днях, средь всякой лжи и скверны.

Владимир Феофилович – примерный,
Варвара же Михайловна – струя
Живой воды, радушие жилья
Тому, кто шёл пустынею безмерной.

Что дать в замену? Сада больше нет
В моём владенье. Нет настурций рдяных.
Но вот – безукоризненный сонет.

И где б я ни был, в самых дальних странах,
Любовь друзей и дружеский привет
В моей душе продлят свой звёздный след.

Clamart.

1932.

21 сент[ября].

12 ч[асов] н[очи].

Заветное слово

Владимиру Феофиловичу Зеелеру

Я бродил пустынною долиной,
Было грустно и темно вокруг,
И шептал: «Когда б завет единый
Мне блеснул, – святое слово Друг!»
Дружба может быть любви вернее,
В прочности она верней всего,
Быть в печали, друга не имея,
Грустно, – обопрусь я о кого?
Так я думал и пошёл я к дому,
Предночной уже кончался гул,
И, тая тяжёлую истому,
Думая о дружбе, я уснул.
Но, едва окутало забвенье
И зареял сновидений круг,
Донеслось до слуха дуновенье: –
«Ты забыл, что у тебя есть друг!
О тебе и о твоей я милой
Вечно помню и жалею Вас...»
Голос пел с неотразимой силой,
И горели светы добрых глаз.
Бабочки порхали над цветами,
Голубел и золотился луг,
И звучало чёткими словами: –
«Ты забыл, но помню я, твой друг!»
Этот голос был светло напевен,
И во сне я весело вскричал: –
«Боже мой, да это же Душевин!»
И внезапно вспыхнул пламень ал.
Я проснулся, вижу, что лучами
Начерталось ярко на стене: –
«Я всегда с тобой, с двоими вами,
Я твой брат, и друг ваш, верьте мне!»

1937. 30 августа.

Noisy­le­Grand.

© А. Ю. Романов, 2012

Романов Александр Юрьевич, литературовед, составитель «Библиографии К. Д. Бальмонта», лауреат Всероссийской литературной премии имени К.Д. Бальмонта.

В. С. Полилова (г. Москва)

ЕЩЕ РАЗ О БАЛЬМОНТЕ И ИСПАНИИ

Научная литература, напрямую затрагивающая вопросы взаимоотношений Бальмонта с испанской литературой, не слишком обширна. Немногие ценные наблюдения над поэтикой и стилистикой бальмонтовских переводов из Кальдерона содержатся в статье Н. И. Балашова «На пути к не открытому до конца Кальдерону»1. История работы Бальмонта над переводами произведений испанского драматурга, обстоятельства их публикации и сценическая история изложены Д. Г. Макогоненко в работе «Кальдерон в переводе Бальмонта. Тексты и сценические судьбы»2. Некоторое внимание уделено роли Бальмонта в актуализации кальдероновского театра в России в статье В. Г. Гинько «Кальдерон в России»3 и монографии Л. И. Будниковой «Творчество К. Д. Бальмонта в контексте русской синкретической культуры конца XIX – начала XX века»4. Бальмонтовские переводы «Севильского обольстителя» Тирсо де Молины и «Песни пирата» Х. де Эспронседы становились предметом разбора В. Е. Багно5, перевод драмы «Фуэнте Овехуна», в свою очередь, обсуждается в диссертации А. В. Ждановой 2008 г. о русском Лопе де Веге6. Биографическим обстоятельствам знакомства Бальмонта с Испанией с опорой на архивные, в первую очередь, эпистолярные материалы, посвящена недавняя работа К. М. Азадовского7, в которой также впервые публикуются отрывки из перевода произведения Хосе Соррильи.

Полнее всего обозначенная тема освещена в защищенной в 2010 г. в Ереване диссертации А. Г. Чулян «К. Д. Бальмонт – исследователь и переводчик испанской литературы», где, также как и в нескольких статьях того же автора8, затрагиваются многие проблемы взаимоотношений Бальмонта с испанской литературой. Тем не менее, наряду с разрешенными вопросами, в истории бальмонтовской «испаномании» остается множество лакун – некоторым из них и посвящена настоящая статья. Ее первый раздел призван осветить обстоятельства первого знакомства поэта с испанской литературой, второй посвящен роли французского испаниста Лео Руане в развитии испанских увлечений Бальмонта, третий – влиянию Шелли на бальмонтовское понимание Кальдерона, четвертый, последний, – логике и истории развития взаимоотношений поэта с испанской литературой в целом.

1. О первом знакомстве с испанской литературой.

На время знакомства Бальмонта с испанской литературой имеется две точки зрения. Согласно первой общеизвестной версии его началом следует считать зиму 1896—1897 гг. По второй – Бальмонт мог получить развернутое представление об испанской словесности значительно раньше – около 1890—1891 гг., участвуя в переводе «Истории испанской литературы» Дж. Тикнора, выходившей с 1881 по 1891 г. Указание на это обстоятельство можно найти в предисловии С. Кулаковского к переводу «Испанской литература» Дж. Келли9.

Чтобы ответить на вопрос, какая из двух точек зрения верна, достаточно выяснить, действительно ли Бальмонт участвовал в переводе книги Тикнора. Ответ должен быть отрицательным – никаких свидетельств работы Бальмонта над переводом «Истории испанской литературы» обнаружить не удалось10. При этом известно, что Бальмонт познакомился с Н. И. Стороженко, действительным переводчиком Тикнора и профессором Московского университета, только в 1891 г., когда вышел уже третий том знаменитой монографии. По всей видимости, С. Кулаковский спутал «истории» испанской и итальянской литератур, перевод последней – двухтомной «Истории итальянской литературы» Гаспари – действительно был выполнен Бальмонтом11. Вместе с тем, можно предполагать, что Бальмонт в 1891 г. в какой-то степени познакомился с книгой Тикнора, а впоследствии, в период увлечения Испанией, черпал из нее сведения.

2. О Лео Руане.

На страницах воспоминаний Е. Андреевой-Бальмонт несколько раз возникает имя французского знакомца Бальмонтов – испаниста Лео Руане. В письме 1896 г. (дата не указана), которое приводит Андреева, Бальмонт рассказывает матери: «Среди новых знакомых у меня есть один очень интересный молодой француз Лео Руанэ, переводчик Кальдерона и испанских народных песен. Он превосходный знаток испанской литературы, и у него прекрасная библиотека, которой он охотно делится. Он дает мне много полезных указаний, а я перевожу для него на французский язык разные отрывки с английского и с немецкого, которых он не знает»12. В своих воспоминаниях Андреева также приводит любопытный разговор с французским ученым: «...испанолог француз Лео Руаннэ <sic!> в Париже не хотел верить [тому, что Бальмонт освоил испанский за четыре месяца. – В. П.]. “Четыре года, хотите вы сказать, и то это мало, чтобы знать язык в таких тонкостях, как ваш муж”. – “Но он плохо говорит”, – сказала я. “Превосходно на языке семнадцатого века, на современном похуже”»13.

Знакомство вылилось в многолетнее сотрудничество. Бальмонт в соавторстве с Руане подготовил комментарий к переводу драм Кальдерона, перевел на русский язык работу француза о театре Кальдерона и включил ее в первый выпуск собрания сочинений испанского драматурга. При этом фигура Руане ни разу не привлекла внимания исследователей творчества Бальмонта, а его роль в развитии испанских увлечений поэта не оценена. Ее, между тем, можно считать определяющей.

Лео Руане (Léo Rouanet) (1863—1911) – французский переводчик и исследователь испанской литературы, ко времени знакомства с Бальмонтом уже опубликовал книгу переводов испанских народных песен14 и работал над переложениями драм Кальдерона на французский язык. По всей видимости, Бальмонт принял деятельное участие в этих занятиях, можно также предположить, что в разговорах с Руане родился замысел перевода на русский язык драм Кальдерона и испанской народной лирики. Ярким свидетельством сложившихся между Руане и Бальмонтом отношений служат замечания французского исследователя, обнаруженные нами в его комментариях к переводам из Кальдерона. Французский ученый пишет: «Г-н Бальмонт, сам превосходный поэт, умеет ценить и понимать нюансы самых утонченных творений старинных испанских поэтов. Он намерен в ближайшее время познакомить свое отечество с религиозными драмами Кальдерона, “который, – говорит он, – нежен и хрупок, как лилия. Но это не одна из тех лилий, которые мы часто видим в нашем теплом климате, под нашим бесцветным небом. Это индийская лилия, растущая в Голубых горах. Это растение превышает размером человека, и на его стеблях растет двенадцать бездонных исполинских цветков”»15 (перевод наш. – В. П.).

Как и Руане, Бальмонт стал переводчиком Кальдерона и испанской народной лирики, более того, возможно, что самим знакомством с испанской песенной поэзией поэт был обязан французскому испанисту. Несмотря на то что прямого влияния французского издания на переводы Бальмонта нет (выбор песен не совпадает, кроме того, тексты у Руане даны параллельно на испанском и французском языках, а перевод согласно французской практике не стихотворный), свидетельством некоторой ориентации на него служит распределение текстов по разделам в соответствии с типом строфы (soleares, coplas, seguidillas), выдержанное в первых публикациях бальмонтовских переводов, но отмененное в пользу тематической рубрикации в книге 1911 г. «Любовь и ненависть: Испанские народные песни».

Комментарии к французскому изданию также позволяют заключить, что Бальмонт ко времени знакомства с Руане уже имел представление о театре Кальдерона. Во вступительной статье и комментариях к переводу «Чистилища святого Патрика» французский испанист приводит суждения о Кальдероне из Шелли и благодарит за сведения о них Бальмонта: «Я обязан сообщением об этих ценных свидетельствах рус-скому переводчику Шелли г-ну Константину Бальмонту» (перевод наш. – В. П.)16. Это замечание Руане служит подтверждением не отмеченного до сих пор обстоятельства: Шелли выступал для Бальмонта своеобразным посредником в понимании Кальдерона.

3. О Шелли и Кальдероне.

Оценка творчества Кальдерона, которую мы находим в разных работах Бальмонта, очевидным образом лежит в русле романтического понимания его театра. Важно, что определяющим для Бальмонта в этом случае было не знаменитое прочтение Кальдерона братьями Шлегелями17, а его восприятие Шелли18.

Интерес Бальмонта к Кальдерону, заявивший о себе после первой испанской поездки, был подготовлен предшествующими литературными опытами: работая над русским Шелли, он не раз сталкивался с именем великого испанского драматурга. В эпистолярии Шелли мы находим разнообразные свидетельства его увлечения Кальдероном: «Я читал Кальдерона по-испански – Кальдерон это своего рода Шекспир»19 (август 1818). «Некоторые из них (драм Кальдерона. – В. П.) заслуживают того, чтобы стать в ряд с величайшими и прекраснейшими творениями человеческого разума. Он превосходит всех современных драматургов, за исключением Шекспира, которого он напоминает глубиной мысли и изяществом своих произведений, а также необычной силой переплетения утонченных и мощных комических черт с самыми трагическими обстоятельствами, не уменьшая их занимательности. Я ставлю его значительно выше Бомонта и Флетчера» (сентябрь 1819 г.). В ноябре того же года Шелли пишет: «...некоторые из образцовых драм Кальдерона (с которыми я недавно с невыразимым удовольствием познакомился) бесконечно привлекательны для меня своей превосходной и яркой формой...». Судя по цитатам из Шелли, приведенным Руане в своем издании, Бальмонту были хорошо известны эти высказывания английского поэта, и он мог поделиться ими с французским исследователем.

Бальмонт в полной мере разделил восторженную оценку кальдероновского театра, данную Шелли. Об этом говорят и конкретные переклички в суждениях об испанском драматурге у Бальмонта и Шелли. Так, в письмах английского романтика содержится размышление о преступной любви брата к сестре, которая выступает одной из пружин действия в «Поклонении Кресту» (письмо от 16 ноября 1819 г. к Марии Гисборн, выдержки из этого письма приводит Руане), у Бальмонта же в развернутом эссе «Чувство личности в поэзии» (1903) мы находим пассаж об инцесте и его поэтическом изображении, где приведены в пример кальдероновские герои Эусебио и Юлия, персонажи «Мести Тамар» («La venganza de Tamar») Тирсо де Молины и драмы Джона Форда «Жаль, что она блудница» («‘Tis Pity She’s a Whore»). Особенно примечательно то, что в этом контексте у Бальмонта возникает имя Шелли – он вспоминает героев пьесы «Лаон и Цитна, или Возмущение Золотого города», любящих друг друга вопреки узам кровного родства.

4. О разнообразии переводов Бальмонта с испанского.

На сегодняшний день известны следующие переводы Бальмонта с испанского языка20: 1) Педро Кальдерон де ла Барка: «Жизнь есть сон»; «Врач своей чести»; «Волшебный маг»; «Саламейский алькальд»; «Дама-Привидение»; «Стойкий принц»; «Луис Перес Галисиец»; «Поклонение Кресту»; «Любовь после смерти»; «Чистилище святого Патрика»; отрывки из драмы «Цепи дьявола» (не опубл.); 2) Тирсо де Молина: «Севильский обольститель, или Каменный гость»; 3) Лопе де Вега: «Овечий ключ»; 4) Испанские народные песни (любовные, колыбельные и детские); 5) Св. Тереза: «Да увидят тебя мои очи…»; «Если любишь меня ты, о Боже…»; 6) Хосе де Эспронседа: «Гимн Бессмертию», «Мир – Дьявол» (Отрывки из поэмы), «Перевороты Земного шара», «Тень Пирата», «Романс»; 7) Хосе Соррилья: «Благому судье – наилучший свидетель» (Толедское предание) (опубл. частично), «Вызов Дьявола» (не опубл.); 8) Франсиско Родригес Марин: Испанский мадригал; 9) Аугусто Ферран: «Жизнь и смерть, земля и небо…»; 9) Луис Бельмонте: «Строки: стихотворение»; 10) Луис де Гонгора: «Испанец из Орана».

Список переведенного Бальмонтом с испанского выглядит очень разнородно: для перевода избираются тексты разного времени и значимости. Произведения Золотого века соседствуют с поэзией испанских романтиков; кроме несомненных и всемирно известных шедевров, Бальмонт перевел по стихотворению поэтов второй половины XIX в. – Аугусто Феррана и Франсиско Родригеса Марина – малоизвестных в Испании и совершенно незнакомых русскому читателю (Бальмонт единственный в истории русского перевода обратился к их произведениям). Однако выбор текстов только на первый взгляд кажется случайным.

Пытаясь реконструировать ход бальмонтовской работы, мы пришли к нескольким положениям.

Во-первых, фундаментом, на котором строилась вся работа Бальмонта, служили тексты, с которыми он познакомился в 1896—1897 гг. благодаря Лео Руане, – это драмы Кальдерона и народная песенная поэзия. Увлечение Кальдероном привело Бальмонта к изучению испанской драмы и пониманию истоков и природы кальдероновской поэзии, что, в свою очередь, обусловило необходимость перевода не только его драм, но и произведений предшественников. Так сложился обширный план перевода главных испанских комедий, осуществившийся лишь в малой части21. Экзотические и малоизвестные Аугусто Ферран и Родригес Марин стали известны Бальмонту, по нашему предположению, во время работы над переводами испанской народной поэзии. Оба поэта были собирателями и публикаторами народных песен – Марин составил 5-томное собрание22, источник, которым Бальмонт пользовался, а Ферран публиковал народные песни в соседстве со своими оригинальными произведениями. Перевод из Гонгоры, с поэзией которого Бальмонт был знаком и которого упоминает несколько раз, был сделан для комментариев к одному из переводов Кальдерона, поскольку это место у Кальдерона является интерпретацией гонгорианского текста.

Во-вторых, первый этап увлечения Испанией проходил у Бальмонта под знаком «демонизма»23, в этом стоит видеть причину его внимания к произведениям донжуановского цикла от Тирсо де Молины до Хосе Соррильи и Эспронседы, которые, благодаря своим «демоническим» стихам, попали в круг чтения поэта-символиста.

Третья линия развития бальмонтовского испанизма – увлечение мистиками. Из них Бальмонт больше всего ценил малоизвестного в России и сегодня Диего де Эстрелью, однако Св. Тереза и Сан Хуан де ла Крус тоже, безусловно, входили в круг его интересов.

Так схематично можно представить структуру и логику развития взаимоотношений Бальмонта с испанской литературой.

Примечания

1 Балашов Н.И. На пути к неоткрытому до конца Кальдерону // П. Кальдерон де ла Барка. Драмы. В 2 кн. Кн. 1. М., 1989. С. 753—838.

2 Макогоненко Д.Г. Кальдерон в переводе Бальмонта. Тексты и сценические судьбы // П. Кальдерон де ла Барка. Драмы. В 2 кн. Кн. 2. М., 1989. С. 680—712.

3 Гинько В.Г. Кальдерон в России // Педро Кальдерон де ла Барка. Библиографический указатель. Сост. и автор вступ. статьи В. Г. Гинько. М., 2006. C. 16—24.

4 Будникова Л.И. Творчество К. Д. Бальмонта в контексте русской синкретической культуры конца XIX начала XX века. Челябинск, 2006. С. 385—397.

5 Багно В.Е. Пьеса Тирсо де Молины «Севильский обольститель, или Каменный гость» в переводе К. Бальмонта // Багно В.Е. Русская поэзия Серебряного века и романский мир. СПб., 2005. С. 144—152; его же. Испанская поэзия в русских переводах // Багно В.Е. Россия и Испания: общая граница. СПб., 2006. С. 87—115.

6 Жданова А.В. Драматические произведения Лопе де Веги в России: история и сопоставительный лингвостилистический анализ русских переводов XVIII—XX вв. / Дисс. … канд. филол. наук. М., 2008.

7 Азадовский К.М. «Толедское предание» (Бальмонт – переводчик Хосе Соррильи) / Культурный палимпсест: Сборник статей к 60-летию В. Е. Багно; отв. ред. А. В. Лавров. СПб., 2011. С. 6—21.

8 Чулян А.Г. К. Д. Бальмонт – исследователь и переводчик испанской литературы / Дисс. … канд. филол. наук. Ереван, 2010; ее же. Рецепция Испании в творчестве В. Брюсова и К. Бальмонта // Брюсовские чтения 2006 года. Ереван, 2007. С. 345—356; ее же. Творчество Кальдерона де Ла Барка в восприятии К. Д. Бальмонта // Актуальные проблемы литературы и культуры (Вопросы филологии. Выпуск 3. Ч. 1.). Ереван, 2008. С. 251—258; ее же. К. Д. Бальмонт – переводчик Хосе де Эспронседы // Россия и Армения: научно-образовательные и историко-культурные связи. Международный научный альманах. Рязань, 2008. С. 97—101; ее же. «Испанские» эпиграфы в поэзии К. Бальмонта // Константин Бальмонт в контексте мировой и региональной культуры: сб. науч. тр. по материалам Международной научно--практической конференции, г. Шуя, 18 октября 2010 года. Иваново, 2010. С. 72—75.

9 Келли Дж. Испанская литература / Пер. и пред. С. Кула-ковского. М.–П., 1923. С. 3. (Отмечено: Гинько В.Г. Кальдерон в России. C. 30.)

10 За помощь в прояснении этих обстоятельств автор благодарит Н. А. Молчанову.

11 Гаспари А. История итальянской литературы. Пер. К. Бальмонта: В 2 т. М., 1895—1897.

12 Андреева-Бальмонт E.А. Воспоминания. M., 1997. С. 321.

13 Там же. С. 348.

14 Chansons populaires de l’Espagne traduits en regard du texte original par Léo Rouanet. Paris, 1896.

15 Drames religieux de Calderon traduits pour la première fois en français, avec des notices et des notes par Léo Rouanet. Paris, 1898. P. 130, note 11. См. повторение сравнения Кальдерона с лилией в эссе Бальмонта «Избранник земли» (1899): «Кальдерон многоцветен, как индийская лилия, дающая на одном стебле двенадцать цветков» (Бальмонт К.Д. Избранное: Стихотворения, переводы, статьи / Сост. Д. Г. Макогоненко. М., 1991. С. 517).

16 Drames religieux de Calderon... P. 130, note 11.

17 Подробнее о немецких романтиках и Кальдероне см.: Douglas R.H. August Wilhelm Schlegel’s Concept of Calderón as a Romantic Playwright // Papers from the 1981 and 1982 PAC conferences. Edited by C. Michael Smith. P. 75—81.

18 O Шелли и Кальдероне см.: Hernández-Araico S. The Schlegels, Shelley and Calderón // Neophilologus. № 71. 1987. P. 481—488.

19 Цитаты из писем Шелли приводятся в нашем переводе по изданию: Six dramas of Calderon freely translated by Edward Fitzgerald. London, 1903. P. xxi—xxii, note 1.

20 Мы не включаем в этот список отдельные строки из разных авторов, которые Бальмонт переводил для эпиграфов, эссе и комментариев.

21 В предисловии ко второму тому сочинений Кальдерона Бальмонт сообщает о своих намерениях: «Предлагаемый том есть лишь начало длинного ряда образцовых произведений испанского творчества в моем переводе. Дальнейшими томами явятся Бытовые драмы Кальдерона, его Драмы ревности и мести, Фантастические драмы, Демонические драмы испанского театра (Тирсо де Молина, Мира де Мескуа, Бельмонте), Крестьянские драмы испанского театра (Лопе де Вега, Тирсо, Франсиско де Рохас), и, может быть, еще другие» (цит. по: П. Кальдерон де ла Барка. Драмы: В 2 кн. Кн. 2. М., 1989. С. 667).

22 Cantos populares españoles recogidos, ordenados e ilustrados por Francisco Rodriguez Marín, t. I—V. Sevilla, 1882—1883.

23 Подробнее об этом см. в нашей диссертации «Рецепция испанской литературы в России первой трети XX в. (К. Бальмонт, Б. Ярхо)», защита которой намечена на 6 декабря 2012 г.

 © В. С. Полилова, 2012

Полилова Вера Сергеевна, аспирант МГУ им. М. В. Ломоносова.