Т. В. Петрова (г. Москва)

Бальмонт и Куприн:
Летопись эмигрантской жизни
по страницам писем и газет (1920—1923)

И Россию чуять ближе
Мне даёт всегда Куприн.

К. Бальмонт.

Разрозненные факты, относящиеся к теме взаимоотношений Бальмонта и Куприна, опубликованные в разных источниках, к сожалению, не дают целостного представления об эмигрантском периоде их дружбы. Одной из первых публикаций о Бальмонте можно считать отдельную главу, посвящённую дружбе поэта и писателя, включённую Ксенией Куприной в её книгу «Мой отец – Куприн» [1]. Сохранившиеся письма Бальмонта к её отцу и знакомство с не опубликованной ещё в те годы мемуарной книгой Е. Андреевой-Бальмонт [2] всколыхнули сохранившиеся в её памяти воспоминания о парижском периоде жизни обоих писателей.

Параллельное прочтение писем Бальмонта к писателю и к Дагмар Шаховской [3], а также писем самого Куприна в Ревель к своему гатчинскому другу В. Е. Гущику [4] и Зинаиды Гиппиус к В. Злобину [5] даёт возможность получить, по нашему мнению, более полную картину эмигрантской жизни наших героев.

К 1920 году большая часть русских писателей и поэтов уже находилась за пределами России. К этому времени определилось четыре основных центра русской культурной эмиграции: Париж, Берлин, Прага, Рига, где создавались издательства, учреждались газеты и журналы.

Куприн приехал в Париж 4 июля 1920 года, в начале «организационного периода». В эти дни инициативной группой российских писателей создавалось «Общество русских литераторов и журналистов». К этому же времени относится основание в Париже издательства «Русская Земля»1, просуществовавшего очень недолго.

После отъезда из Москвы обстоятельства задержали Бальмонта сначала в Ревеле, а затем в Берлине и Праге, и он прибыл в Париж только в августе 1920 года [7]. Первые публикации Бальмонта появляются в пражской газете «Воля России» [8] и парижском литературном журнале «Современные записки» [9]. В Париже к этому времени уже выходила одна из основных газет русской эмиграции – «Последние новости» [6] (далее – ПН). В газете освещались также основные события политической и культурной жизни далёкой Родины, в разделе «Хроника» печатались информационные сообщения о публикациях и литературных вечерах, в том числе А. И. Куприна и К. Д. Бальмонта. В Берлине в 1920 году было образовано крупное издательское товарищество «Слово»2; в 1921 году в этом издательстве увидела свет книга Бальмонта «Из мировой поэзии» (ПН, № 68, с. 3). В 1922 году начал выходить литературно-художественный альманах «Грани»3, на страницах которого в 1923 году был опубликован рассказ Куприна «Золотой петух».

Один из первых литературных вечеров в Париже был посвящён памяти Л. Н. Толстого. В нём принимали участие И. А. Бунин, М. Л. Гольдштейн, А. И. Куприн, Ландау-Алданов, гр. А. Н. Толстой, Н. В. Чайковский. Эссе Бальмонта «Малое приношение (Десятилетие кончины Л. Н. Толстого)» было опубликовано в «толстовском» номере газеты (ПН, № 178, 20 нояб. 1920 г., с. 2). Осенью 1920 года Бальмонт подготовил к изданию книгу «Из мировой поэзии» [10], дополнив дореволюционный сборник «Из чужеземных поэтов» своими переводами из Гёте, Гейне, Ш. ван Лерберга, Уитмена, Шелли, Эспронседы, Шота Руставели, Эдгара По, Аугусто Феррана и сопроводив её кратким предисловием: «Поэзия светлый и светлый водоём, и когда душа прикасается к этой влаге, она пьёт из источника вечной юности. <…> Жить в светлом воздухе Мировой Поэзии – значит жить вдвойне и слышать в сердце крылатую птицу. Из многочисленных достижений, отмеченных именами мировых поэтов, в этой книге мною собрано то, что будило во мне особенную любовь, цветы, которые цветут и в жестоком ветре нашей действительности не увядают. 1920, 8 октября, Париж».

В конце 1920 года Бальмонт прочитал свою первую в русском зарубежье лекцию – «Лики женщины в поэзии и жизни» (ПН, № 183, 26 нояб. 1920 г., с. 3).

К этому времени относятся первые письма Куприна в Ревель (В. Е. Гущику): «…Мы живём тускло и, кажется, скоро положим зубы на полку. <…> Нет дня, чтобы я не вспоминал о Гатчине. Зачем уехал! Лучше голодать и холодать дома, чем жить из милости у соседа под лавкой» [4, 1-e письмо]. «О стихах Ваших я напишу Вам подробное письмо. Впрочем, я посоветовал бы почитать стихи Тютчева, Ап. Майкова, А. Толстого (лиричные), Бунина (раннего), Бальмонта (раннего). <…> Проследите по этим поэтам закон размера и искусства экономии форм ради ширины мысли…» [4, 2-е письмо].

Начало 1921 года для Бальмонта было отмечено его авторским вечером «Тропинкой огня»4 (ПН, № 214, 1 янв. 1921 г., с. 1). Книга с одноимённым названием была подготовлена поэтом в 1919—1920 годах в Москве, но осталась неизданной [11]. Только три десятка стихотворений из неё были включены поэтом в изборник «Солнечная пряжа» [12]. В газете «Последние новости» в течение всего 1921 года публиковались стихи Бальмонта, позже вошедшие в книгу «Марево» [14]. В издательстве «Север» вышла книга Куприна «Рассказы для детей», а в книгоиздательстве «Русская Земля» увидели свет книга стихов Бальмонта «Дар Земле» [15] и книга повестей и рассказов Куприна «Суламифь»5 (эссе Бальмонта «Горячий цветок», как отклик на эту повесть, было опубликовано в газете «Последние новости» в конце февраля, № 263, с. 2). В июне 1921 года прошёл первый вечер Куприна (ПН, № 342, 1 июня 1921 г., с. 2).

После публикации в газете статей «Академический паёк» и «Неведомый подарок» (ПН, № 418, с. 4) были напечатаны стихотворения Бальмонта – «Хлеба нет» («Есть хочется, а хлеба нет, / Я это знал в Москве забытой…») и «Набат» («Лишённый Родины, меж призраков бездушных, / Не понимающих, что мерный мудрый стих…») (ПН, № 423, 2 сент., и № 427, 7 сент. 1921 г., с. 2) [14]. В августе в России прошло «Дело Таганцева», закончившееся, как известно, гибелью проходившего по этому делу Николая Гумилёва (ПН, № 431, 11 сент., с. 2) [13]. Спустя некоторое время в газете публикуется стихотворение «Красные капли» («Красные капли, ушедшие в Русскую землю <...> Красные капли, упавшие в Русскую долю, / Если б хоть знать, что когда-нибудь вспыхнете вы / Свежим расцветом по Русскому лугу и полю, / Жертвенным цветом, глядящим в простор синевы»; ПН, № 455, 9 окт. 1921, с. 2) [14]. Однако, несмотря на приходящие из России тяжёлые вести, поэт душою, мыслями своими тянется туда, где «…пенье долгое стрекоз / И гулкий взмах последних гроз <...> И нет желанней ничего, / Чем образ края моего» («Образ», ПН, № 442, 24 сент. 1921 г., с. 2). И если Бальмонт даёт выход своим эмоциям через поэтические образы, то Куприн всё больше и больше замыкается в себе. Поиски Куприным возможностей для издания своих произведений, по-видимому, были безрезультатными. «Жестокий ветер» суровой действительности в отрыве от России, при отсутствии согласия в эмигрантской среде, вызывал душевные страдания у Куприна, лишая его творческой искры. Первые годы в эмиграции писатель посвятил написанию сценариев для кино, но и здесь удача не сопутствовала ему. Страдая от постоянного безденежья, Куприн вспомнил о том, что в «Союзе драматических писателей» осталась рукопись его перевода «Дон Карлоса» Шиллера. В мае 1921 года он обращается к Гущику с просьбой разыскать и выслать ему эту рукопись, при этом так описывает свою жизнь: «…Скажу Вам, что живётся мне мерзко. <…> Здесь уже прямо русская бордель и школа русского предательства. А уж литературный круг – <…> настоящая клоака подлости, подсиживания, эгоизма и зависти…» [4, 3-е письмо]. Зная о тяжёлом, угнетённом состоянии своего друга, Бальмонт, стараясь поддержать его, отправляет Куприну из Сент-Бревена письмо: «Мой милый Куприн. Я жалею, что мы далеко друг от друга и не можем вместе испить по доброму стакану белого или красного сока деятельницы грёз, лозы. Посылаю Вам сонет Natura Naturans. <…> Я не согласен с Вами касательно Океана и Моря. Именно приливы и отливы я люблю. <…> На берегу океана я никогда не чувствую себя ни маленьким, ни одиноким, ни в Пустыне, ни в безнадёжности. <…> Что Вы пишете? Что Вы слышите? Обнимаю Вас. От моих привет Вам и Вашим. Любящий Вас К. Бальмонт» (St. Brevin-les-Pins, 13 сентября 1921 года) [1, № 8, с. 175]. По-видимому, долгим молчанием Куприна объясняются прозвучавшие в следующем письме вопросы Бальмонта: «Милый Александр Иванович, отчего Вы не откликнетесь? Или Вы не получили, давно – уже – моё письмо со стихами? Как Вы живёте? Пишете ли что? Как здоровье?» – и делится с ним своими «новостями»: «Я всё время пишу стихи и отдыхаю душой от шумного и поглупевшего Парижа. <…> Если бы больше было монет, было бы вовсе хорошо. Все шлют привет. Обнимаю Вас. Ваш К. Бальмонт» (St. Brevin-les-Pins, 1921, 22 октября). Ещё через две недели поэт отправляет Куприну открытку в стихах: «Ну что ж, мой милый, мысли жарки, / Когда причуда бытия – / (Твоя беда – беда моя) / Нам денег не даёт на марки, / И шлёт заботы как подарки…» (St. Brevin-les-Pins, 2 ноябрь 1921 г.). Да, заботы в это время душили и Бальмонта, и Куприна. Проблема зарабатывания денег и издания своих произведений стояла перед ними одинаково остро. Бальмонт пишет и публикует свои стихи в газете (ПН) и литературных сборниках «Современные записки». В конце 1921 года в Париже были изданы избранные стихи Бальмонта «Светлый час» [15] и книга стихов «Дар Земле» [16], в Берлине вышла книга «Сонеты Солнца, мёда и Луны» [17] и книга переводов «Из мировой поэзии» [10], в Стокгольме Ляцким был издан сборник избранных стихов поэта – «Гамаюн» [18].

Избрание Куприна в состав нового Правления Союза литераторов и журналистов (ПН, № 509, 12 дек. 1921 г., с. 3), возможно, стало моральной поддержкой писателю.

6 апреля 1922 года Куприн провёл свой творческий вечер6, а 9 апреля (ПН, № 607, 610, 7 и 11 апр. 1922 г., с. 3, № 612, 13 апр. 1922 г., с. 3) Бальмонт выступил в Сорбонне с чтением лекции «Любовь и смерть в мировой поэзии» («Мысли гениев о любви») (ПН, № 612, 614, 615, 3—16 апр. 1922 г.). Кроме того, Куприн продолжал работать над киносценариями, вёл переговоры об экранизации рассказа «Штабс-капитан Рыбников». В июле этого года Куприн так описал свою жизнь в письме к Гущику: «Скажу про себя. Вращаюсь в высшем свете – финансовом и аристократическом. Обеды, завтраки и чаи у прин-цессы де Помоньяк, маркизы де Люд, графини де Нойаль, баронессы де Менашт, у редакторов и писателей и т. д. вплоть до обеда у великого всемирного короля жемчугов Л. М. Розенталя. Сколько надо храбрости, чтобы входить в салоны в моём костюме <…> да ещё с таким французским языком! Костюм этот – смокинг. Купил я его за сто франков (на заказ 1000) в лавке подержанного старья. <…> Коленки, локти и отвороты блестят так, что можно в них смотреться. И ношу я его с честью, не снимая уже два года. Почему такая честь? Выпустили французские издательства три моих книги на французском языке – “Поединок”, “Гранатовый браслет” и другие и “Суламифь”. Приятно? Гм… Сначала да. Но выгоды очень мало. <…> Публика уже упорно нас не хочет читать, а стало быть, и покупать. Отсюда и засаленные штаны, и две тёмные комнатушки, и суп на три дня, и звериная экономия на табаке, на трамваях…» [4, 4-е письмо, 20.VII.22 г.]. В своих письмах он пишет о том, что «…живётся туго. Писать негде. Подходит трёхмесячный платёж за квартиру. Денег – фью!..» [4, 5-е письмо]. В одном из следующих писем к Гущику Куприн сравнивал себя с поднятой в воздух, «лишённой земли», обессиленной и потерявшей свою природную красоту и грациозность лошадью, «со сведёнными ногами, с опущенной тонкой головой». И здесь же сообщает: «…Книги наши не идут. Я должен в мясную, зеленную, молочную, булочную, колониальную. Чудо, которое всегда приходило мне на помощь в жестоких случаях, впервые отвернулось от меня…» [4, 7-е письмо]. В следующем письме, от 30 августа 1922 года, он пишет: «Всё болен. <…> Падаю и разлагаюсь душевно. Стал ворчлив. <…> А главное – хотите верьте, хотите нет – основная причина моего молчания была бедность: колебание – истратить полтинник на марку или на стаканчик вина? <…> Хочу домо-о-о-ой! Господи, какая тоска без языка. <…> Ни пособачиться, ни отвести душу не с кем, и такая жуть без лёгкого, крепкого, меткого, летучего, оперённого словца…» [4, 8-е письмо].

Бальмонт продолжал печатать свои стихи в литературных сборниках «Современные записки», газете «Последние новости» и других изданиях. Большая часть стихов, опубликованных в газете (ПН), вошла в книгу «Марево» [14]. Как отклик на эту книгу поэта, в газете появился очерк Зинаиды Гиппиус (Антон Крайний) «Бальмонт» [19] (ПН, № 710, 11 авг. 1922 г., с. 2).

Осенью 1922 года Куприн шлёт письмо старшей дочери Лидии в Москву: «…Ничего я не написал за эти три года. <…> Пробовал делать сценарий для кинема – неудача. <…> Как живём? Как и все русские эмигранты (кроме спекулянтов и банкиров) – чудом, воздухом…» [20]. Куприн находится в подавленном состоянии, страдает от одиночества. Осенью он пишет в Ревель своему далёкому другу: «…У меня полно чертовских неудач. Кинопьеса в Америке молчит. Кинопьеса в Париже, кажется, неудачна. Переделал “Суламифь” в пьесу. На английский и французский языки. Пойдёт ли? В Париже я одичал от одиночества и общего звериного эгоизма» [4, 9-е письмо, 18.IX.22 г.]. По-видимому, Гущик пытался поддер-жать упавшего духом Куприна, убедить его, что он находится в удивительном культурном центре, богатом своими музеями. Но понятно, что при хронической нехватке денег, «Лувр, с Венерой Милосской, Рафаэлем, Тицианом, Рембрандтом, Боттичелли, Леонардо да Винчи» были недоступны Куприну, впрочем, как и большинству русских эмигрантов, и мысли их были направлены на другое – как выжить. Поэтому, отвечая своему другу, в следующем письме Куприн снова описывает своё состояние: «…во мне, под добродушной внешностью сидит холодный наблюдатель и скептик. <…> Вот Вы говорите – роскошный живой город Париж. А я бы теперь охотно сидел в Ревеле или Гельсингфорсе. Да, Париж прекрасен <…>, но это всё не наше… Эмиграция – дерьмо. Писательская – собачьё. Я уныл, беден и зол… Но я ещё во что-то верю, за что-то цепляюсь. Иначе – затаил бы дыхание и подох… » [4, 10-е письмо].

После возвращения Бальмонта с семьёй из Бретани в Париж, непосредственное живое общение поэта с Куприным, вероятно, скрасило тяжёлое одиночество писателя. «Бальмонты снова вернулись в Париж, поселились около Люксембургского сада. Мирра посещала Сорбонну, витала в высших интеллектуальных материях, а я в то время увлекалась кино и танцами. <…> Я помню, как-то мы были и в гостях у Бальмонта. Сидя за столом, после нескольких бокалов вина Бальмонт впал в высокопарный стиль. <…> Его семья внимала благоговейно. Но вдруг он встретился с прищуренными глазами Куприна, запнулся, потом ясно улыбнулся, залился звонким смехом, сразу же стал обаятельно простым», – вспоминала дочь писателя [1, с. 176].

Бальмонт описывал свои встречи с Куприным в письмах к Дагмар Шаховской: «Сегодня, как и вчера, день визитов. Вчера был у <…> Куприна. <…> Куприн был в благом лике. Они в скромной, но уютной квартирке. Он только что написал какую-то “My Star” для кинема. Сегодня был у Мережковских, говорили о литературных возможностях, но они настроены очень мрачно, говорят, что возможностей нет совершенно никаких и что мы будем эту зиму погибать. <…> я им не верю и намерен твёрдо добиваться каких-нибудь возможностей...» [3, № 8, с. 158 – 18 октября 1922 г.]. Через несколько дней Бальмонт «…опять отправился к Куприну, <…> и к Мережковскому, чтоб услышать хоть какое-нибудь живое слово. Напрасная задача. <…> Ещё Куприн сколько-нибудь походит на живого человека, а Мережковский – заводной манекен…» [Там же, с. 159 – 21 октября 1922 г.]. После того как Бальмонт в первых числах ноября прочитал в Русской академической группе Правления Народного университета лекцию «Театр Юности и Красоты» (ПН, № 718), он получил приглашение выступить в Сорбонне. «Я должен ехать на заседание русского факультета при Сорбонне. Получил приглашение от декана, Кульмана. Будем решать порядок занятий. <…> Вчера был у Куприна. Скучный он стал, мой ласковый Куприн. Больно видеть, как он безнадёжно и, быть может, безвозвратно тускнеет, вянет, тупеет…», – пишет он Дагмар Шаховской [3, № 8, с. 162 – 8 ноября 1922 г.]. Бальмонт в эти дни посещает литературный салон у Цетлиных, где оппонирует Зинаиде Гиппиус в её выступлении «О Блоке» (2 ноября)7 и Мережковскому после его выступления «О Петербурге» (13 ноября). В письме к Дагмар Бальмонт пишет: «Конечно, если он что-нибудь понял в моих словах, он скалит на меня сейчас волчьи зубы. Но Ты совсем верно о них обоих сказала: “Злое зубоскальство – любимое занятие этих, как они называют себя, христиан”». Куприн также присутствовал на втором вечере [3, № 8, с. 162 – 14 ноября 1922 г.]. Спустя несколько дней, Бальмонт сообщает: «…Сорбонна дала мне два вечера для “Ликов Женщины” (по-французски) в декабре и два вечера для “Любви и Смерти в мировой поэзии” в январе. За каждый час мне полагается получить по 500 франков. Итак, если жемчужник8 не обманет (а пока он твёрд), и декабрь и январь у меня обеспечены, ибо чем-нибудь подработаю ещё. И я надеюсь на моральный успех лекций…» [3, № 8, с. 163 – 17 ноября 1922 г.] (ПН, № 817).

В эти дни Бунин и Мережковские, втайне от Бальмонта и Куприна, были заняты организацией «Вечера русских писателей». 18 ноября Зинаида Гиппиус писала В. Злобину: «…У нас страшная усталость. Д.С. не сходит с автомобилей, я бегаю в другую сторону. Всё из-за этого вечера “грандиоз”, который вряд ли даст нам (беру max) 6 тысяч и Бунину – 3 тысячи. Но Бунин без расходов, а у нас и силы, и автомобили и смокинг Д. С-ча <…> и помогает только сама Беагша9 и, главное, Серт10» [5, 18 ноября 1922 г.]. В следующих письмах она пишет: «…Чайковский никаких денег мне не давал. Я его не видела и видеть немножко боюсь, а вдруг и ему придёт в голову, что этот вечер Д.С. должен на всех делить?» – и сообщает Злобину, что вечер назначен на вторник, 28-е [5, 8/21 ноября 1922 г.]. Именно в этот день Бальмонт написал Дагмар: «…Собираюсь сделать набег на братьев-писателей, с которыми не вижусь совсем. Куприн погибает от бедности. Мережковские с Буниным обделывают тайком свои делишки, в свою единоличную пользу. И в то время как я бесплатно читаю в пользу Комитета писателей [22], они организуют в свою пользу французский вечер, после разговоров иного свойства. Мелкая душонка этот Мережковский, а Бунин хитрец…» [3, № 8, с. 164 – 28 ноября 1922 г.]. Через два дня после «вечера грандиоз» Бальмонт писал Дагмар: «…Этот вечер в аристократическом французском доме, с рекламой в газетах и ссылками на бедственное положение русских писателей, с билетами “Вечер русских писателей”, был весь так организован, что ни я, ни Куприн не знали о нём до последней минуты, и публика, бывшая на вечере, начиная с хозяйки дома, спрашивала: “Отчего же нет Бальмонта и Куприна?” – и Мережковские лгали и извивались. <…> Пользуясь общим нашим ореолом, они в свою личную пользу обобрали французскую публику. Какая беспросветная грязь. И Бунин, с которым мы связаны дружеской любовью, притворяется, что ему неприятно, что Мережковские включили его в этот вечер. …Что до меня, мне вовсе сладко, что 4-го я буду для Комитета писателей читать даром…» [3, № 8, с. 165 – 30 ноября 1922 г.]. Вечером следующего дня, после проведённого у себя журфикса, Бальмонт написал: «…Был Бунин, настроенный несколько агрессивно, и Вера Ник., сконфуженная, ибо оба чувствуют, что что-то неладно <…> C Буниным, как хозяин, я был любезен, притом я Бунина люблю, независимо ни от чего. Всё же я был невольно много холоднее, чем обыкновенно. Уходя, они пролепетали какую-то невнятицу, что они сейчас заняты мыслью об устройстве вечера в мою пользу…» [3, № 8, с. 165 – 1 декабря 1922 г.]. Зинаида Гиппиус спустя неделю возвращается к теме прошедшего вечера: «…у нас случилась полная финансовая катастрофа <…> конец Р<озенталь>ским благодеяниям! Бунин, можете себе представить, в каком состоянии. Главное – неизвестно, неужели он и Куприну, и Бальмонту тоже отказывает? В каком же мы перед ними положении? Они совсем погибают. На днях и мы начнём погибать. Вечер этот знаменитый, из-за которого всё вышло, <…> дал всего около 18 тысяч, значит Бунину будет около 6, и дальше полный каюк и ему и нам. <…> довольно факта, что мы имеем (с отвращением) эти 12 тысяч, да старых всего 5—6, и больше ничего, и никаких перспектив. И мерзкий осадок на душе…» [5, 6 дек. 1922 г.]. Можно себе представить какой же «мерзкий осадок» был на душе у Куприна! Ведь за четыре дня до «вечера грандиоз» он (единственный!) присутствовал на венчании Буниных [5].

Бальмонт в эти дни получил моральное удовлетворение в виде выпущенной издательством Боссара книги «Visions solaires», в переводе Л. Савицкой (ПН, № 798, 25 нояб., c. 3). 5 декабря Бальмонт с удовольствием подписывал свои книги Анатолю Франсу, Морису Барресу, Жироду, Мориаку, Ренье – всего 50 экземпляров. Вечером этого же дня «…пришли Куприны и просидели целый вечер. Она рассказывала разные проделки Мережковских. Мне это надоело. Верно, придётся с М. раззнакомиться, да и решительно…» [3, № 8, с. 165 – 5 декабря]. На следующий день Бальмонт и Куприн отправились к Розенталю, получив от него приглашения. Розенталь выразил желание по-прежнему помогать им и стал с ними «советоваться, не нужно ли наказать М. и Б.». «…Мы сказали, что <…> в данном деле М. и Б. поступили с нами не по-товарищески, но что мы продолжаем быть им товарищами и потому говорить что-нибудь дальше неудобно. Розенталь сообщил нам, что он <…> уменьшил им ежемесячный взнос наполовину. К. настолько добрый человек, что сказал: «Может быть, им очень нужно было». Я просто молчал. Мне это казалось чем-то из времён гимназии. <…> Правду говоря, если это так произошло, жалости я к ним не буду ощущать. В то время, пока они набивали себе неправосудно карманы, консьержка Куприных делала им скандалы за то, что у них не было вовремя 500 франков за квартиру. Всё это чудовищно душно. <…> Я думаю, что я выкручусь, и сейчас я спокоен. Но К. мне жаль, у него долги, и он очень бедствует…» [3, № 8, с. 166 – 7 декабря 1922 г.]. Куприн, встретив на улице Бунина, «…рассказал ему следующее: в понедельник он и Бальмонт нашли под своими дверями по записке, вызывающие их во вторник к Розенталю. Они явились, и Розенталь им сказал: “Получите деньги и скажите мне, что вы думаете о поступке Мережковского и Бунина?..”» [21]. По этому поводу Зинаида Гиппиус сетует: «…не было времени трудней этого – главное угнетательнее нравственно для нас. <…> История с этим хамом Розенталем разрослась в самую омерзительно-оскорбительную, уже помимо всяких денег. <…> Куприн буйствовал перед Буниным, ругался, требовал, чтоб Бунин “передал его ненависть к нам” (???) <…> Прекрасная атмосфера: Бальмонт в тех же состояниях. Понятно, почему у нас большевики сидят. Чем тот же пьяный Куприн – не “русский народ”. <…> Кажется, Бунин в неистовстве. <…> Кончится тем, что с нами и он поссорится (??). Тогда уж совсем мы останемся одни. Д.С. очень сдержан и только очень жалеет Куприна и Бальмонта. <…> Бунин прочёл своё очень резкое письмо Розенталю, которое отправил ему, а копии Куприну и Бальмонту…» [5, 9 декабря]. Этот факт Бальмонт также отразил в своих письмах: «…я готовлюсь к лекции, Куприн пишет рассказ. Бунин <…> написал Розенталю грубейшее письмо (до свидания с ним). Разослав нам циркулярно (знай наших!) копии. Я сейчас потратил два часа на разговор с Куприным и на писание письма Розенталю. <…> Мне жаль Бунина. Так всё недостойно его. И он, и Мережковский ужасно жадные. Совсем иного я ждал от них…» [3, № 8, с. 166 – 10 декабря).

Между тем жизнь продолжала идти своим чередом. В газете (ПН) было опубликовано сообщение, что К. Бальмонт, П. Ю. Буайе11, Н. К. Кульман, А. И. Куприн приглашены в народный университет в качестве лекторов (ПН, 1922, № 813, 13 дек., с. 3). Бальмонт писал: уже накануне «…прочёл <…> очень хорошо свою лекцию. Перед чтением историк Haumant12 сказал <обо> мне хвалебное слово и возвестил, что я не только солнечный поэт, но даже – проходящий по Земле – солнечный бог…» [3, № 8, с. 166 – 13 декабря 1922 г.].

В декабре 1922 года в Париже находился Московский художественный театр, чествование «художественников» прошло у Цетлиных 16 декабря. Бальмонт так описал это событие в письме Дагмар: «Было человек пятьдесят – семьдесят… Я говорил первым после Чайковского13. Потом говорили Милюков, Куприн, Потресов, Станиславский, по моему настоянию – Жалю. Мне многие сказали, что я говорил лучше всех. Я начал со своей чайки, летавшей в России раньше, чем чайка Чехова, ставшая гербом Художественного театра. Говорил о том, что мы не можем вызывать в памяти художественников, не вспоминая собственную юность. И о том, что Станиславский – воля, которая умеет достигать, и что радостно, пройдя всю дорогу до цели, вспомнить звук своих шагов в апреле. <…> На меня напал добрый стих, после того как Чайковский обнял меня и, как бы благословляя, поцеловал меня в голову, я подошёл к Мережковскому и помирился с ним, столкнул Куприна и Бунина и заставил их поцеловаться. Так лучше. Милюков обещает напечатать отдельные главы моего романа…» [3, № 8, с. 166 – 17 декабря 1922 г.]. Спустя несколько дней Бальмонт вновь возвращается к этому вопросу: «…Я хотел, чтобы хоть внешне была торжествующая благая сила, а не злая. Я дал возможность – совершившим злое – выйти из этого злого. Ты думаешь, они выйдут? Не знаю – и сомневаюсь. Во всяком случае, прежней дружбы не будет больше никогда. А встречаться и здороваться, верно, будем… » [3, № 8, с. 167 – 21 декабря 1922 г.]. Бальмонт в своих сомнениях-предположениях, судя по тону письма Зинаиды Гиппиус, и на этот раз оказался прав: «…Были как-то вечером у Дюмениля, там ядовитый Бальмонт с Еленой, кошкой драной, и Куприн со своей, французы какие-то захудалые…. Как контраст – сейчас же обед у Беаг, преддверие “Amis”. Условлено было, что и Куприна с Бальмонтом позовут (Бунин, конечно). Обед “сближения”. Но <…> никаких жён! <…> Куприн был в прокатном смокинге, а Бальмонт в полувековом фраке. Впрочем, всё было прилично, Бальмонт не напился…» [5, 23 декабря 1922 г.]. Бальмонт же при описании второго вечера у «comtess de Behague» после перечисления присутствовавших «Paul Morand, Henri de Regnier с красавицей женой, Куприна, Аргутинского, Мережковского, Гиппиус, Бунина, Jaloux, красивой дамы в изумительном серебряном кружевном платье и двух мусью посольского типа», а также того, что хозяйка дома усадила Куприна и Бальмонта рядом с собой, остановился на содержании застольных бесед: «…За обедом хозяйка много говорила со мной, я был в удачном настроении, говорили, кажется, интересно. <…> Много было тем. Конечно, о Достоевском, и Толстом, и Бальзаке, и Суарэсе, и Ренье, и о путешествиях, о Египте и Мексике, о Калифорнии и Канаде, и о том, как хороша Россия под снегом, и о психологии Святок, и о том, какой человек самый интересный…» [3, № 8, с. 167 – 23 декабря 1922 г.].

28 декабря 1922 года, в преддверии Нового года, родился сын Дагмар Шаховской и Бальмонта – Георгий (Жоржик), крёстным отцом которого стал Куприн14 .

В конце декабря 1922 года Бальмонт, Куприн и Гольд-штейн были выбраны членами Правления Союза журналистов (ПН, № 827, 30 дек., с. 3). Бальмонт, воодушевлённый единогласным выбором его в Правление, где ему обещали выдать 700 франков, и успехом своей книги «Visions solaires» [23], был полон самых радужных планов: «…Я сделаю всё возможное, чтобы в этом союзе не было тех несправедливостей, доходящих до безобразия, которые совершаются в “Союзе писателей”, где кто палку взял, тот и капрал…»

В первых числах января 1923 года в Сорбонне состоялась первая, из упомянутых ранее, лекция Бальмонта на французском языке «Les images de la Femme dans la Poesie et dans la Vie» («Образ женщины в поэзии и жизни») (ПН, № 817, 17 дек., с. 2). В новогодние дни Бальмонт работал над рукописью следующей своей лекции – «L’ Amour et la Mort dans la Poesie» («Любовь и смерть в мировой поэзии») [3, № 8, с. 168 – 2 янв. 1923 г.].

В это же время были опубликованы главы из романа Бальмонта «Под Новым Серпом», на страницах которого Бальмонт мысленно возвращается в Россию (ПН, № 832, 6 янв., с. 2—3; № 834, 9 янв. 1923 г., с. 2—3). Лекции Бальмонта на французском языке, по-видимому, прошли успешно, так как в двадцатых числах января Бальмонт сообщает о своей дружеской беседе с Н. Кульманом, который хочет хлопотать, чтобы поэту «в течение этого полугодия, – если будет малейшая возможность, – дали возможность ещё выступить перед французами»: «Я дал три темы: 1. La Renaissance et le Romantisme. 2. Le Theatre de la Jeunesse et de la Beaute. 3. Les points culminants de la poesie Russe» [3, № 8, с. 169 – 21 января 1923 г.]. Он также с удовлетворением сообщает о встрече с Куприным: «[Куприн] был мил и благополучен. Рассказывал мне, что эти дни он видался со своими знакомыми французами <…> они сообщили ему, что моя книга сейчас очень en vogue (в моде)» [там же].

В марте 1923 года в Париже находился с гастролями Московский камерный театр, чествование которого было организовано «Союзом русских писателей и журналистов в Париже» в залах отеля «Лютеция» (бульвар Распайль, 43). А. И. Куприн и К. Бальмонт были в числе выступавших с приветственными речами в адрес труппы МКТ (ПН, № 881, 4 марта 1923 г., с. 2) [24, с. 123]. В гастрольный репертуар театра был включён спектакль «Саломея», поставленный по драме О. Уайльда в переводе К. Бальмонта и Е. А. Андреевой… В эти дни в газете публикуется очерк Бальмонта о Камерном театре (ПН, № 883, 6 марта 1923 г., с. 2).

Куприн, получив, наконец, рукопись своего перевода «Дон Карлоса», сообщает В. Гущику: «…“Дон Карлос” пойдёт в Германии. Дадут – и то со временем – 15000 марок. Но это менее 500 франков. За такую-то работищу! Кроме того, влезли в долги. Кроме того, истрепали нервы. Всё это, вместе взятое, погрузило меня на самое дно чёрной неподвижной апатии. И всю переписку – деловую и дружескую – я запустил. Теперь, с весной, стал как будто оживать. <…> Вышли две мои книги на французском языке – “Le Duel” (“Поединок”) и “Bracelet de grenade” (“Гранатовый браслет”). По 320 страниц в каждой по 5 фр. 50 с. цена за томик. <…> А какая же выгода? Русские все без денег, да и давно прочитали моё старьё ещё в России. А для французов мы папуасская литература, курьёз. <…> Живём бесчестными нахлебниками, без пользы и радости для хозяев, да ещё грызёмся и жалуемся…» [4, 11-е письмо].

В 1923 году была ранняя Пасха, и Бальмонт живёт ожиданием Светлого праздника: «…Я очень люблю Пасхальную ночь. В ней душа снова чувствует ласковую правду детства и ненарушимую, ничем не изменяемую, нежную связь нашего земного с Небом, откуда мы все пришли и куда в свой час все уйдём. <…> Мне хочется вернуться в Москву. Мне нестерпимо хочется нашего воздуха, нашего ветра, наших красок на вечернем небе, и вербы, и медленного колокольного звона…» [3, № 9, с. 152 – 6 апреля 1923 г.]. Но Бальмонту было «очень грустно в церкви»: «…Колокола молчали – чтобы не тревожить сон окрестных французских буржуев. Какая низость! Какое падение! Мы совсем смешались с грязью на чужих подошвах», – возмущается он. Однако «...свечечка за Жоржика всё-таки горела, и я молился за него, за Тебя и за далёких милых в Москве. <…> Утро было туманное. Но вот опять сияет Солнце. И мне невыносимо хочется в Россию, где мучают и мучаются, где расстреливают, но где скворцы вьют сейчас гнёзда в своих скворечниках. Если я помру, не дождавшись падения большевиков, я птицей прилечу в Россию и долго ещё буду жить на земле» [там же].

С приходом весны оживилась культурная жизнь русской эмиграции в Париже. На Пасхальной неделе Бальмонт «…ездил навестить Марг. Ник.15 и Куприных...»: «...Марг. Ник. уже продала несколько билетов на мой вечер и вручила 250 франков. Куприны надеются на успех 15-го. Я рад за них. Они уже смогли заплатить за квартиру и часть долгов в съестных лавках. <…> Но не думаешь ли Ты, что это письмо есть московский бред? Увы, это парижский сон наяву…» [3, № 9, с. 153 – 13 апреля 1923 г.]. Бальмонт сообщает также, что через неделю он будет читать лекцию «Images de Femme» в «Cameleon».

Творческий вечер Куприна (ПН, № 911, с. 3) 15 апреля «…удался блестяще. Зал был не только полон, но невозможно переполнен. Все нумера прошли очень удачно…». Бальмонт вспоминал, что публика была чрезвычайно довольна. Он прочитал посвящённое своему другу стихотворение «Любимые»: «Средь птиц мне кондор всех милее <...> Люблю средь вспышек – вдохновенье / Средь чистых сердцем – Куприна», – и во втором отделении, встреченный аплодисментами, «…сверх программы <…> прочёл свои стихи; они имели очень большой успех…». В программе вечера в исполнении артиста Колина прозвучал «прекрасный рассказ Куприна о подкидыше, который оказался козликом…» [3, № 9, с. 153 – 16 апреля 1923 г.]. Бальмонт сообщил также, что после вечера Куприна они «немного посидели в кафе»: «Куприны, Жалю, Ельяшевичи, Черепнин-отец, композитор, и Черепнин-сын, успешно выступавший (на вечере) как пианист…» [Там же].

Спустя ещё десять дней, в клубе Союза писателей «…чествовали Куприна, было до семидесяти человек. Было очень мило и уютно, потому что сам Куприн очень милый и ласковый, и умный, и честный человек. От него исходят лучи, и это передалось всем. Говорили речи Милюков, Гольдштейн, Кузьмин-Караваев, я…», – писал Бальмонт (3, 26 апреля 1923 г.). На следующий день после состоявшегося 26 апреля «Обеда А. И. Куприна», в газете было опубликовано сообщение о вечере: «…Никто не знал повода этого сборища, да его, по правде сказать, и не было: просто литераторы, а с ними и читатели-почитатели Куприна, захотели пообедать с писателем, которого глубоко любят все, без различия пола, возраста и даже партий, и который отвечает тою же любовью, признаваясь: “Для меня такой, сякой, человек, собака, кошка, – всё одно, всех люблю одинаково”. <…> Все приветствия были насыщены теплотой, дышали не выдуманным чувством, и К. Д. Бальмонт вполне ответил настроению присутствующих, когда, произведя остроумнейший, но строго-научный анализ происхождения общего любимца, для чего привлёк все языки, мёртвые и живые, анатомию, химию и микробиологию, бесспорно доказал, что Куприн – сын Киприды…» (ПН, № 926, 27 апр. 1923 г., с. 2).

В конце апреля в Париж, по приглашению Айседоры Дункан, приехал из России Сандро Кусиков, и он рассказывал Бальмонту, что приглашают его и Куприна «…“добро пожаловать”» в родную красную Москву...». Бальмонт выслушал приглашение «без последствий», а через несколько дней он с семьёй и Кусиковым был у Куприных: «…Сидели и разглагольствовали до 2-х часов ночи <…> зазывания в Россию на Куприна так же мало подействовали, как и на меня. Впрочем, вероятно, и так же сильно, то есть и Куприн, верно, как я, сейчас вдвойне тоскует, что он в Париже, никчёмном и чужом, а не в России…» [3, № 9, с. 155 – 1 мая 1923 г.].

Весною больше, чем когда-либо, Бальмонт мыслями стремился в Россию: «Есть слово – и оно едино, / Россия. Этот звук – свирель, / В нём воркованье голубино. / Я чую поле, в сердце хмель, / Позвавший птиц к весне апрель. … / О чём томлюсь? Чего хочу? / Всегда родимого взыскую…».

6 мая 1923 г. у Бальмонта «возникло желание» ещё раз «сказать Куприну приветственное слово в стихах». На дет-ском утре, посвящённом чтению произведений Куприна, поэт прочитал своё новое стихотворение «Если зимний день тягучий...», посвящённое своему другу, в котором он «чуял брата».

А через несколько дней после выступления перед дет-ской аудиторией состоялся художественный вечер К. Д. Бальмонта с участием Сергея Прокофьева (ПН, № № 929 и 938, 1 и 10 мая 1923 г.). Вместо заболевшей Жанакопулос, в вечере принял участие певец Кубицкий, танцевала Кашуба, под аккомпанемент композитора Черепнина. Как всегда «хорошо играл Прокофьев», и сам поэт «читал хорошо», но, по его мнению, «…вечер был ни удачей, ни неудачей <…> потому что непрекращавшийся дождь <…> опустошил <...> залу ровно наполовину…» (3, № 9, с. 156 – 15 мая 1923 г.). Решения финансовых проблем этот вечер Бальмонту не принёс, издание романа [25], отправленного ранее в берлинское издательство Гессену16, затягивалось (3, № 9, с. 157 – 19 мая 1923 г.). В эти тяжёлые дни Розенталь был «единственной твёрдой опорой» для поэта (3, № 9, с. 157 – 11 июня). Двумя неделями раньше Бальмонт писал: «…Эти посылы мне и Куприну ежемесячно спать не дают Бунину и Мережковскому. Как будто кто-нибудь, кроме них самих, виноват…» (3, № 9, с. 156, – 3 мая 1923 г.). В это время Бальмонт «замыслил целый ряд писем из Парижа, о Париже и о России»17. Возвращаясь мыслями в Россию, поэт искренне сожалеет: «…Никогда – никогда больше – не будет той красоты, которая была. И, верно, я не доживу до возвращения в Россию, когда снова завеет над нею трёхцветное знамя, наш флаг, наш стяг…» (3, № 9, с. 158 – 23 июня 1923 г.). А из России Бальмонт получает «…от Кати <…> изумительную открытку»: «...чтобы сейчас я “терпеливо подождал, и скоро можно будет приехать, и я лишь выиграю, подождав”. (!!!)…» (3, № 9, с. 159 – 7 июля 1923 г.). В такой завуалированной форме Екатерина Алексеевна сообщает Бальмонту, что ему не следует торопиться с возвращением в Россию. В эти дни поэт, как никогда остро, сознаёт: «…я на чужбине, я вне действительной связи <…> с моей Матерью, с моей Родиной <…> и чем дальше иду я по дорогам чужбины, тем слабее моя связь с моей родиной и тем чаще я спрашиваю себя с горечью: не лучше ли быть мне в тюрьме – там, чем на свободе – здесь? И действительно ли я здесь – на свободе? Русла нет. А река без русла разве свободна?» [26]. В течение всего 1923 года Бальмонт публиковал очерки и рассказы, вошедшие впоследствии в книгу «Где мой дом?». Одним из последних был опубликован одноимённый рассказ (ПН, № 1008, 5 авг., с. 2—3), снова возвращавший его мыслями в Россию, в Москву.

Именно в это время в литературном альманахе «Грани» появилась публикация рассказа Куприна, в котором он описывает «чудо», случившееся с ним, когда он, ранним утром, в маленьком французском городке Вилль д’Аврэ, услышал пение петухов и, пожалуй, впервые за годы эмиграции с радостью встретил восходящее Солнце: «…И теперь я уже не понимаю – звенят ли золотыми трубами солнечные лучи или петушиный гимн сияет солнечными лучами? Великий Золотой Петух выплывает на небо в своём огненном одиночестве. Вот он, старый, прекрасный миф о Фениксе – таинственной птице, которая вчера вечером сожгла себя…». Для Бальмонта, «три раза с восторгом» прочитавшего «изумительный рассказ Куприна “Золотой петух”», произведение это стало «золотой птицей радости». Потому, что «это – гениальное описание утреннего хора петухов» (3, № 9, с. 160 – 11 августа 1923 г.), и потому, что друг его, Куприн, вернулся к творчеству таким светлым рассказом, и что его «творческая душа не стареет» [29, c. 344]. Бальмонту вспомнились сокровенные ощущения юности в своём родном городке и пора жизни в Москве, в мае 1917 года, и он поделился своей радостью с читателями, написав очерк «Золотая птица». Летом 1923 года было опубликовано ещё одно произведение Куприна – повесть «Однорукий комендант» (сборник «Окно», кн. 1).

В конце октября – начале ноября прошли литературное утро и «Вечер Г. Д. Гребенщикова», с участием артистов Художественного театра. Чувство взаимной симпатии связывало с ним и Бальмонта, и Куприна. 28 октября на утре с приветствием писателя выступил К. Бальмонт, а 6 ноября в числе выступавших на вечере были Оман, Буайе, Куприн.

28 декабря 1923 года в помещении Клуба Союза писателей и журналистов состоялась лекция Бальмонта «Русский язык. Волевое начало как основа творчества» (ПН, № 1129, 28 дек., с. 3), в ходе которой прозвучала мысль Бальмонта, что «…все языки <…> прекрасны, первоисточны, самоценны, единственны…», но «самый богатый, и самый могучий, и самый полногласный, конечно же, русский язык…».

Литература

1. Куприна К.А. Куприн – мой отец. Изд. 2-е. М., 1979. С. 168—178.

2. Андреева-Бальмонт Е.А. Воспоминания. М., 1997.

3. Письма к Д. Шаховской цитируются по: Письма К. Д. Бальмонта к Дагмар Шаховской / Публ., вступ. заметка и примеч. Ж. Шерона // Звезда. СПб. 1997. № 8. С. 154—172; № 9. С. 151—177.

4. Из писем А. И. Куприна В. Е. Гущику (1920—1927). Публикация Р. Каэра. URL: http://az.lib.ru /k/kuprin_a_i/

5. Письма Зинаиды Гиппиус Владимиру Злобину (1922—1923). URL: http://www.lebed.com/1998/art757.htm

6. Последние новости. Париж. 1920—1923. – По тексту – ПН.

7. Прокофьев С. Дневник (1907—1933). Ч. II. С. 116.

8. Воля России. Прага. 1920—1923. – С газетой «Воля России» Бальмонт сотрудничал с 1920 по 1926 год, в ней печатались не только его стихи, но и целый ряд очерков, статей: «Белый сон» (№ 110), «Песня рабочего молота» (№ 122), «Горный воздух (друзьям в Грузии)» (№ 156), «Трудность» (№ 174), «Среди чужих», известный читателям под названием «Факел в ночи» (№ 197), «Кровавые лгуны» (№ 209).

9. Современные записки. Литературные сборники. Париж. 1920—1923.

10. Бальмонт К.Д. Из мировой поэзии. Берлин, 1921.

11. РГАЛИ. Ф. 57. Оп. 1. Ед. хр. 60 (Серебряные реки); ед. хр. 31 (Над влагой). – Бальмонт К.Д. Тропинкой Огня.

12. Бальмонт К.Д. Солнечная пряжа. М., 1921.

13. Кровавая тризна. В чём их обвиняли (дело Таганцева) // ПН. 1921. № 431, 11 сент. С. 2.

14. Бальмонт К.Д. Марево. Париж, 1922.

15. Бальмонт К.Д. Светлый час. Париж, 1921. (Серия «Миниатюрная библиотека» издательства Поволоцкого.)

16. Бальмонт К.Д. Дар Земле. Париж, 1921.

17. Бальмонт К.Д. Сонеты Солнца, мёда и Луны. Берлин, 1921.

18. Бальмонт К.Д. Гамаюн. Избранные стихи. Стокгольм, 1921.

19. Крайний Антон (Гиппиус З.). Бальмонт // ПН. № 710. 1922. 11 августа. С. 2.

20. URL: http://lib.rin.ru/doc/i/11072p3.html

21. Вспоминает об этом и Зинаида Гиппиус в письме В. Злобину от 2 ноября 1922 г.

22. Вечер СП, на котором Бальмонт читал свои стихи, состоялся 24 ноября. – ПН. № 797. 1922. С. 3.

23. Balmont K.D. Visions Solaires. Tr. L. Savitsky. Paris, 1922. – В газете «Звено» (1923, № 2) сообщалось, что г. Франси де Миомандр даёт восторженный отзыв о книге К. Д. Бальмонта «Visions solaires»: «Конечно, мы имеем богатую литературу путешествий, и она заключает большие имена, но нет среди них ни одного, столь сверкающего, как Константин Бальмонт».

24. Петрова Т.В., Шептуховская Н. Бальмонт и театр // Солнечная пряжа: Науч.-популярный и лит.-худож. альманах. Вып. 2. Иваново – Шуя, 2008. С. 123.

25. Бальмонт К.Д. Под Новым Серпом. Берлин, 1923. – Первый в русской эмигрантской литературе автобиографический роман.

26. Бальмонт К.Д. Без русла // Бальмонт К.Д. Автобиографическая проза. М., 2001. С. 358.

Примечания

1 Издательство «Русская Земля» создали в Париже в 1920 году на паевых началах А. Н. Толстой, И. А. Бунин, А. И. Куприн, частично финансировалось «Земгором». Руководил журналом Т. И. Полнер.

2 Издательство «Слово» в Берлине (глава издательства – И. В. Гессен (1865—1943)).

3 Литературно-художественный альманах «Грани», Берлин (редактор Саша Чёрный). Во втором номере альманаха был опубликован рассказ Куприна «Золотой петух» и стихи Бальмонта «Право», «Оконце», «Венец».

4 «Тропинкой огня» – неизданная книга Бальмонта, состояла из пяти разделов: «Лестница сна», «Над влагой», «Лишь к ней», «Солнечная пряжа», «Серебряные реки». – РГАЛИ. Ф. 57. Оп. 1. Ед. хр. 31, 59, 60.

5 Книги обоих авторов включали произведения, публиковавшиеся ранее в России.

6 Вечер А. И. Куприна состоялся 6 апреля (ПН, № 607, 610, 612, – 7, 11, 13 апр., с. 3).

7 Зинаида Гиппиус вспоминала об этом в письме к В. Злобину от 2 ноября 1922 года («…Бальмонт <…> зачитал что-то предлинное о Блоке, стихи, которые я, к счастью, ни звука не слышала…»).

8 Розенталь Леонид М. («жемчужник»), владелец торгового дела бриллиантами в Париже. Покровитель русских писателей в эмиграции. Автор книги «Будем богаты».

9 Графиня de Beague (Behague), Беаг, оказывала финансовую помощь русским писателям в эмиграции. Открыла для них театр «Преддверие Amis».

10 Мися Серт (Maria Sophia Olga Lenaide Jodebska (1872—1950)) – верный друг Дягилева, помогала графине Беаг в устрой-стве вечеров.

11 Буайе Поль – вице-президент славянского Института, один из лучших знатоков русского языка и литературы во Франции.

12 Оман Эмиль (1859—1942) – профессор русского Парижского университета.

13 Чайковский Н.В. – председатель Комитета помощи писателям.

14 Из устных бесед с дочерью поэта Светланой Шаль.

15 Лебедева Маргарита Николаевна («заботница наша»), жена литературного критика, редактора газеты, а затем журнала (с 1922 года) «Воля России» – Лебедева Владимира Ивановича (1883—1956). Друг Марины Цветаевой.

16 Гессен И.В. (1865—1943) – глава берлинского издательства «Слово».

17 «Письма из Парижа», стихи и эссе Бальмонт публиковал в газете «Сегодня».

 

 

© Т. В. Петрова, 2012

Петрова Татьяна Владимировна, внучатая племянница К. Д. Бальмонта, кандидат химических наук.