В. В. Шапошникова (г. Москва)

СЛОВООБРАЗ «ПЕСНЯ» В КНИГЕ БАЛЬМОНТА 
«БУДЕМ КАК СОЛНЦЕ»

Александр Блок, определяя сущность поэзии Бальмонта после появления сборников «Будем как Солнце» (в дальнейшем – БКС) и «Только любовь», пришел к образу песни: «Он весь – многострунная лира. Обратить мир в песню таких изысканно-нежных и вместе – пестрых тонов, как у Бальмонта, – значит полюбить явления, помимо их идей». Далее Блок пишет о «певучей дерзости», «песнях» Бальмонта [1]; он считал БКС лучшей книгой поэта. И не случайно мысли Блока движутся в этом направлении – он сам исповедовал, если можно так выразиться, «философию песни» (слова И. Роднянской о позднем Лермонтове) в своей зрелой лирике.

Лирика, как известно, самим своим названием указывает на глубинную связь поэзии с музыкой, что и подчеркнул Блок выражением «многострунная лира»; но, уточняя определение поэзии Бальмонта, он приходит к более конкретному образу-уподоблению – «песня», т. е. стихотворение, пропетое голосом на какую-либо мелодию. Не случайно «петь», «воспевать» – метафора лирического творчества, «певец» – иноназвание поэта, а «песня» – один из заветных образов поэзии. Напомним, что изначально стихи – пелись, что воплотилось исторически в образе и деятельности барда, певца-сказителя, деятельности, считавшейся Лермонтовым, например, замещением героического деяния в отсутствие возможности совершения последнего.

Показательно также, что М. Фасмер на основании идентичности форм «пою» от пить и «пою» от петь делает вывод о переходе значений от пить к петь, воспевать на основе языческого обряда жертвенного возлияния [2], что также говорит об особом значении пения в отправлении культа.

Лермонтов, чья роль подчеркнута Бальмонтом в собственной поэзии и неоднократным обращением к нему, и наличием цикла «Лермонтов» (в «Сонетах Солнца, меда и Луны»), воспроизводя идеальный мир в «Выхожу один я на дорогу…», желал бы слышать его пронизанным песней, звучащей притом вечно и притом о любви: «Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея, / Про любовь мне сладкий голос пел…» – и неважно, чей это голос, – главное, это человеческий голос, поющий песню. Одно из лучших произведений в БКС – «С морского дна», цикл стихотворений о русалках, поющих песню; здесь лермонтовская традиция («Русалка») очевидна и сильна (для сравнения: пушкинская русалка – имеем в виду одноименные и пьесу, и стихотворение – не поет), напомним также повесть «Тамань» из «Героя нашего времени», где безымянная девушка-контрабандистка, названная «русалкой», «певуньей», «ундиной», часто поет странную, дикую и прекрасную песню, что является ее значимой и постоянной характеристикой.

«Петь» в русском языке – не только издавать голосом музыкальные звуки, исполнять голосом музыкальное произведение; звуки, издаваемые птицами (щебет, свист, щелканье, кукареканье) тоже в русском языке называются пением (пение петуха); «петь» – это еще и метафора звука музыкального инструмента (скрипка пела), протяжного звука ветра и метели (метель пела) [3].

Думается, что образ пения (песни), несомненно существующий в контексте музыкальности творчества Бальмонта, что плодотворно изучается Т. С. Петровой [4], О. В. Епишевой [5], занимает в этой проблеме (по крайней мере, в сборнике БКС) какое-то особое место: в частности, в БКС гораздо чаще (76 раз) упоминается «пение» («пенье»), «песня», «петь» («пою», «поют», «поет», «поешь», «пела», «пел бы»), «певучий», «напев», «напевность», «перепевный», «песнопения», «непропетый», «спеты», а также «четверогласие», чем «музыка», «музыкальность» и даже «созвучия», «дрожание струны», «аккорды» и т. п. (всего таких слов и сочетаний в БКС насчитано чуть более 20-ти).

При осмыслении «песни» в БКС используем термин «словообраз», потому что предмет анализа – образ песни, выраженный лишь словами «песня», «петь» и родственными им. Привлечение других способов выражения образа песни, на наш взгляд, лишает анализ точности.

Какая, однако, разница – «напев дождей» и, например, «музыка дождей» (последнее выражение придумано специально, чтобы разграничить явления; в БКС не встречается альтернативных выражений, видимо, в этой книге что-то «поет», а что-то – производит «музыку»)? Считаем, что в «пении» акцентирована воля того, кто производит голосом музыку со словами или без них: в «напеве дождей» – это «дожди», «стозвучные песни пою» – это «я», в «песне дев» – это «девы». Тот, кто поет, – поет специально, намеренно; это может быть песня со словами или без слов, но обязательно предполагается наличие голоса, активность усилия.

«Музыка» же – это гармоническое звучание чего-либо, без намерения быть услышанным, это, так сказать, объективный гармонический звук чего-либо. В БКС это «музыка цветов», «музыка железная», «дикая музыка отчаянных рыданий», «музыка всемирного мечтанья», «музыка времен», «музыкальность», о «музыке» говорят также выражения «созвучия сиянья», «что-то многострунно звучало в вышине», «созвучие отзвучало», «ручьи созвучно, созвонно убегают», «чудится дрожание струны», «звуки с тонких струн», «о струны мои, прозвените небывалым аккордом» и др.

Песня – не только особое явление в музыке, но и в какой-то степени противопоставленное последней как искусство демократическое. Изначально песня – жанр народного искусства, и эта память жанра накладывается на смысл выражений со словом «песня», поэтому есть, на наш взгляд, и стилистическая разница в выражениях «песня дождя» и «музыка дождя» (стиль последнего выражения выше).

В творчестве Бальмонта есть немало стихотворений со словом «песня» в названии (все они – вне сборника БКС): «Песня», «Колыбельная песня», «Песня араба», «Песня рабочего молота», «Песня без слов», «Скандинавская песня», «Детские песенки», «Морская песня», сборник «Песни мстителя», что говорит об интересе поэта к песне. В сборнике БКС стихотворения «Гимн Огню», «Мои песнопенья», «Серенада», «Пенье ручья» также указывают на их песенную основу, стихотворение «Восхваление Луны» имеет подзаголовок «псалом» (напомним, что псалом – песнь, песнопение, священные песни ветхозаветной церкви, собранные в псалтирь), в нем говорится о «гимне».

Важно отметить, что главную роль в своем становлении как поэта Бальмонт отводил народным песням [6], писал о них статьи (напр., «Литовские народные песни о девушках»).

Начнем исследование «пения» в БКС с принципиального понятия «четверогласие стихий» – таково название первого раздела сборника. Смысл этого понятия в БКС в том, что Огонь, Вода, Земля и Воздух находятся в гармоническом единстве и это единство проявляется как гармонический распев, песня.

Слово «четверогласие» происходит от «глас». Глас (множ. глáсы или гласыʹ) – название лада в церковной музыке; название напевов, составляющих систему церковного пения [7].

Полный церковно-славянский словарь 1900 г. называет гласом (гласами) «особенные напевы или тоны в церковной голосовой музыке, заимствованные из греческой гармонии пения. Всех гласов восемь. Каждый глас имеет свой оттенок в переливах голоса и направлен к выражению и пробуждению в христианах достойных чувствований к Богу» [8].

На тот же церковный обиход употребления слова «глас» указывает и Словарь Даля: «Глас в церковном пении – нечто похожее на тон светской музыки; в церковн. нет мажора и минора, нет и тонов.., а есть восемь звукопоследований, служащих основными образцами напевов и определяющих простор и порядок, в котором движутся все напевы, относимые к одному гласу», приводится сочетание «осмогласное пение» [9].

Таким образом, «четверогласие» во времена Бальмонта маркировано как высокая религиозная лексика. Рискованные названия и ассоциации были в то время в ходу в русской поэзии, и Бальмонт привносит в свое творчество, по содержанию вполне светское, религиозную лексику, возвышая стилистически свои «песнопения». Кстати, слово «песнопение» тоже относилось к области церковного пения.

В прозаическом предисловии «Солнечная сила», открывающем сборник БКС, поэт говорит о мельчайших проявлениях земного как о «литургии Солнцу». Литургия – богослужение, во время которого священнодействуется воспоминание тайной вечери Иисуса Христа и совершается таинство Святого причащения.

Так что свои стихи Бальмонт называет «песнопениями» («песнопеньями») не случайно, как бы предъявляя людям новое верование в Солнце, а новое мирочувствование называет тоже песенно – «четверогласием стихий».

В БКС есть и «песни пасхальные», «пение клирное», напевы пышных панихид, в храме поют «сонмы ликов» в «светлой мгле».

Но гораздо больше в главном сборнике «громкого» периода Бальмонта других песен – «природных», так сказать.

В указанном авторском предисловии к сборнику утверждается, что Солнце «поет», т. е., согласно Бальмонту, проявляется через другое, им обусловленное, и это, может быть, самое красивое в Солнце. Солнце «поет нам канарейкой в зимней комнате.., и поет оно колосом пшеницы и желтой лентой убегающей девушки…», и, более того, вся поэзия вдохновлена Солнцем – «каждый кристалл поющего слова иссечен силою луча».

Поэт говорит о себе: «пою», – уже в первом, программном стихотворении книги – «Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце…»:

Я каждый миг исполнен откровенья,
               Всегда пою…
Кто равен мне в моей певучей силе?
               Никто, никто…

Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце,
               А если день погас,
Я буду петь… Я буду петь о Солнце
               В предсмертный час!

«Пение» о Солнце как воплощение солнечной силы и как замещение самого светила – вот концепция поэтического творчества в БКС. Поэтому о себе поэт пишет: «пою», «буду петь», «я бы пел вам», «я весь весна, когда пою», «мои песнопенья», – не оговаривая специально, что речь идет о поэзии. Это произошло потому, что творение стихов, согласно этой концепции, – это естественный, под влиянием Солнца, как у птиц, порыв.

Но иногда свое поэтическое творчество Бальмонт в БКС называет не просто «пением», а пением слова, стиха, звука, звона – «поющее слово», «звонкий стих запоет о снах моих», «перепевный стих», «непропетый, несозданный стих», «для меня не все созвучья спеты», «вымысел певучий», «напевность строк», «разбросай в напевах золото по стали» и, наконец, знаменитое утверждение:

Я впервые открыл в этой речи уклоны,
Перепевные, гневные, нежные звоны.

«Русская медлительная речь» сродни пению, открытие чего поэт приписывает себе, но, оказывается, не в обычном эгоистическом смысле слова:

Я звучные песни не сам создавал,
Мне забросил их горный обвал…
Воздушные песни с мерцаньем страстей
Я подслушал у звонких дождей…

Интересно, что само по себе пение человека или музыкального инструмента редко встречается в сборнике: «поет ей (Луне. – В. Ш.) раб свое хваленье», «я стройный гимн пою Луне» в «Восхвалении Луны», «когда же ты поешь так сладостно и ровно…» в обращении к девушке, «поет свирель», «поющая свирель», «струна запоет».

Природа мира и человека поет, т. е. заявляет о себе сама, в сборнике БКС, и это принципиально для его «громкого», активного периода.

В БКС слышна не только песня Солнца, но и «созвучно-стройные напевы» Луны, «протяжная песня» ветра, «ветры певучие», но чаще всего из окружающей природы в БКС поет вода – более всего в виде волны, ключа, ручья, струй. В БКС дрожит душа, «как вода, запевшая за льдиною плотной», «волна поет волне», слышен «напев первозданной волны», здесь слышно, как «ропот волн о них (думах. – В. Ш.) поет всегда», как «ключ поет всегда», как «лесной ручей поет», слышны «певучий ключ», «пенье ручья», «твоя душа, – обращается поэт к Люси Савицкой в цикле «Семицветник», – напев звенящего ручья», «все поет и блещет как ручей», «как любит петь ручей», «мой сладкий поцелуй… как пенье вешних струй». Кстати, большинство наблюденных фактов – из области сравнений, но при анализе «песни» в аспекте словообраза это не играет особой роли.

Когда звук текущей ручьем, бьющей из-под земли ключом, волнующейся воды назван «песней», этим акцентируется активность воды, ее, если можно так выразиться, творческая сила, ее вдохновение – но и бесцельность этой песни, ее зависимость от Солнца; все в БКС зависит от него:

Лесной ручей поет, не зная почему,
Но он светло журчит и нарушает тьму.
А в трепете лучей поет еще звончей,
Как будто говоря, что он ничей, ничей. <...>

Твоя душа – напев звенящего ручья,
Который говорит, что ты ничья, ничья.

Душу в русской поэзии часто уподобляли воде, причем в трех ее состояниях – жидком, твердом и газообразном (душа прольется, душа заледенела, душа воспарила), но в БКС акцент – на звуке, напеве, в данном случае звенящего ручья, т. е. его гармоническом, музыкальном рассказе («как будто говоря», «который говорит») о собственной свободе («ничей»).

Песня, напев, пение движущейся воды в БКС тематически связаны с пением русалок – здесь «русалка вдруг запела», «песня дев (т. е. русалок. – В. Ш.) звучит», «девы (т. е. русалки. – В. Ш.) поют». В цикле из семи стихотворений «С мор-ского дна»:

На темном влажном дне морском, 
Где царство бледных дев,
Неясно носится кругом
Безжизненный напев…
И песня дев звучит во сне, 
И тот напев ничей…
Поют они меж трав…
Тот звук поет о снах немых:
«Усни-усни-усни».
Тот звук поет: Прекрасно дно
Бесстрастной глубины…

Здесь песня русалок – воплощенный покой и забвение, бесстрастие. Напомним, лермонтовская «Русалка» – это и по форме песня, песня о том, что на дне все прекрасно, непонятно только одно: зачем «хладен и нем» к лобзаниям русалок «витязь чужой стороны», – и поэтому пела русалка, «полна непонятной тоской». Русалочий мотив русской поэзии имеет немецкие источники: Гете («Рыбак»), де ля Мотт Фуке – Жуковский («Ундина»), Гейне («Лорелей»), причем лишь в последнем шедевре героиня поет.

И в стихотворениях Бальмонта пение не является постоянной характеристикой русалок: в стихотворениях «С морского дна», «Я ласкал ее долго, ласкал до утра…» русалки поют, а в «Русалке», «Нереиде» – нет.

Прекрасный женский голос, поющий песню, – огромная сила, действующая на героев-мужчин, о чем говорят антич-ные образы сирен, демонических существ, полуптиц-полуженщин, обитающих на скалах и обладающих божественным голосом. Одиссей, говорит Гомер, избежал страшного обаяния их голоса, лишь привязав себя к мачте корабля, а своих товарищей спас, залив воском их уши. Аргонавтов, проплывавших мимо острова сирен, Орфей спас от непреодолимого желания остаться с поющими сиренами, лишь заглушив их голоса своим пением и звуком лиры.

В русской средневековой мифологии к древнегреческим сиренам восходит птица-дева Сирин. В русских духовных стихах Сирин, спускаясь из рая на землю, зачаровывает людей своим пением (10, с. 502).

Кроме песен поэта, русалок, раба, кроме песен стихов, Солнца, воды, дождей, в БКС слышно, как «поет пчела», слышен «напев» жука-точильщика, сад «гармонией красок поет нам неслышно», но также «поют в тебе отшедшие года», поэт спрашивает: «о чем поешь ты, о затененный, но яркий взор?».

В БКС песни могут исходить от мечты, блаженства: «напев мечты», в мечте автора «призраки с пресветлыми чертами / Пели бы воздушную, как вздох, / Песню бестелесными устами», говорится о «безмерности блаженства, поющего о мертвом и живом».

Особо следует остановиться на песне часов. Они взывают: «Внимай, внимай, как мы поем», говорится о «волнах напева» маятника (который «поет»), голоса в часах «поют, звенят», у часов «дикий напев» (стихотворение «Безумный часовщик» из цикла «Художник-дьявол»), и у этого последнего выражения – единственное негативное значение песенности во всем сборнике, которое, видимо, приходится считать исключением.

«Песня» в БКС – процесс и продукт активного гармонизирующего усилия мира и человека, и это одна из характеристик «громкого», «солнечного», «волевого» периода творчества Бальмонта.

Примечания

1. Блок А.А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 5. М.; Л., 1962. С. 528—530, 546, 551, 583, 618, 619.

2. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. 3. М., 1987. С. 350.

3. Словарь русского языка: В 4 т. Т. 3. М., 1984. С. 116—117.

4. Петрова Т.С. Музыкальный образ мира в творчестве Бальмонта // Константин Бальмонт, Марина Цветаева и художественные искания ХХ века. Вып. 3. Иваново, 1998.

5. Епишева О.В. Бальмонтовский миф о Музыке // Солнечная пряжа: науч.-популярный и лит.-худож. альманах. Вып. 5. Иваново; Шуя, 2011.

6. Бальмонт К.Д. На заре // Бальмонт К.Д. Стозвучные песни. Ярославль, 1990. С. 247.

7. Словарь русского языка: В 4 т. Т. 1. М., 1981. С. 315.

8. Полный церковно-славянский словарь: В 2 т. Т. 1. М., 1993. (Репринт. воспроизв. изд. 1900 г.). С. 124.

9. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. Т. 1. М., 1995 (репринт. воспроизв. изд. 1880—1882 гг.). С. 355.

10. Мифологический словарь / Гл. ред. Е. М. Мелетинский.  М., 1991. С. 502.


© В. В. Шапошникова, 2012

Шапошникова Вера Витальевна, кандидат филологических наук, доцент.


При использовании материалов сайта в газетах, журналах и других печатных изданиях обязательно указание первоисточника;
при перепечатке в интернете – обязательна прямая ссылка на сайт http://yepisheva.ru © 2014