О. И. Жмурко (Иваново)
ОФЕНСКАЯ ЛЕКСИКА В КРАЕВЕДЧЕСКОМ
И ЛЕКСИКОГРАФИЧЕСКОМ АСПЕКТАХ
Одно из первых описаний «офенского» языка принадлежит известному краеведу прошлого нашему земляку К. Н. Тихонравову. Во Владимирском сборнике, изданном К. Н. Тихонравовым в
Следует отдать должное в большей степени историку, этнографу, а не лингвисту К. Тихонравову, который в середине XIX века (сто пятьдесят лет тому назад) верно выделяет условия появления и природу этого языка. «Между офенями, как в товариществе людей, которые для разных выгод по торговле имеют надобность скрывать от других свои намерения и поступки, существует особенный искусственный язык. Язык этот состоит преимущественно из слов народных, местных, только с переменою значения или буквальной формы, отчасти же из слов иностранных; но в том и другом случае дух народного языка положил на него свою неизгладимую печать, и синтаксис и этимология (морфология. – О. Ж.) его отзываются просторечием. Главное, исключительно принадлежащее этому искусственному языку свойство то, что он с течением времени без перемены, как мертвое создание произвола людей, не имеющее само в себе никакого движения, ни развития, с которыми неразлучны изменения языка живого» [Влад. cб., с. 24]. Такие искусственные языки называются социальными диалектами, или арго.
Арго обычно принадлежит какой-нибудь замкнутой социальной группе, наиболее часто арготизмы встречаются в речи мелких торговцев (как офени), профессиональных нищих, биржевых дельцов, бродячих актеров, легковых извозчиков и таксистов, некоторых мелких ремесленников, профессия которых связана с торговлей. Интересен тот факт, что арго преобладает в речи тех профессиональных групп, хозяйственная деятельность которых имеет признаки наибольшей отсталости: где добыча зависит от удачи, от случая, где нет ощутимой связи между производственным процессом и продуктом труда, где труд индивидуализирован, где ценятся такие личные качества, как ловкость, изворотливость, где сильно развита конкуренция и слаба связь с хозяйством общества в целом [Лихачев, с. 69]. Арго есть явление вторичного ряда над обычной речью, явление надстроечного порядка. Каждый арготирующий двуязычен, его речь варьируется в зависимости от обстоятельств: в одних случаях он употребляет арготические слова, в других – обычные.
В основание отличия арготического слова от всякого иного можно положить признак, который мы, вслед за Д. С. Лихачевым, считаем наиболее удобным, – эмоциональный характер его, но при этом специфический, присущий только арго и легко отличимый от всякого иного: «Эмоция арготического слова не есть смешное в своем чистом и непосредственном состоянии. Остроумие арготического слова в значительной степени стерто и разменено в процессе длительного употребления. Это не шутка, а некоторый намек на шутку, не смешное, а знак смешного» [Лихачев, с. 118].
Вот несколько примеров слов, образованных по такому «искусственному» принципу в офенской речи, которые приводит К. Тихонравов: например, подставляется (заменяется) первый слог в слове ку-, ши-, тур-, шля-, ща- – куба ‘баба’, кузлото ‘золото’, шилго ‘долго’, турло ‘село’, шлякомый ‘знакомый’, щадня ‘родня’; заменяются согласные, при этом гласные звуки остаются без изменений – пулец купец, пулить купить; в начало слова прибавляется слог или звук, обычно согласный – вахрамы ‘хоромы’, стрем ‘три’, здю, здью ‘два’…
Способов образования слов в этом роде огромное количество. Наиболее употребительные из них имеют названия, например, «разговор по шицы», по которому фраза «пора домой» будет ширапоцы шимайдоцы (в слоге -май- вследствие редукции в безударном положении о переходит в а. – Прим. ред.); или «разговор по херам» (от названия буквы), где та же фраза будет звучать как ширахерпоци шимахердоци.
«Офенское» влияние на язык ограничивается лексикой, в остальном же офени следуют законам естественного языка. Предложения строятся по законам русской грамматики, слова изменяются соответственно своей принадлежности части речи, последовательно повторяются словообразовательные модели. Например, из материалов К. Тихонравова:
шлякомый ‘знакомый’, шлякомиться ‘знакомиться’; пулец ‘купец’, пулить ‘купить’; нарить ‘мерить’, нарка ‘мерка’; бусать ‘пить’ бусильник ‘чай’; брысы ‘весы’, брысить ‘весить’; вершеть ‘видеть’, вершу ‘вижу’, вербухи ‘глаза’, вершальница ‘зеркало’; витерить ‘писать’, витерщик ‘писарь’; жуль ‘нож(ик)’, жульницы ‘ножницы’; мурлять ‘варить’, мурляло ‘повар’; елтониться ‘жениться’, елтуха ‘жена’ и др.
С другой стороны, в новообразованных словах используется прозрачная мотивация: видка ‘правда’, вилюх ‘заяц’, визжиха ‘пасть’, светлеха ‘комната’, звеньеха ‘стекло, посуда’, муслен ‘муж’, мусловать ‘целовать’ и др. В этом процессе наречения известных понятий прослеживается стремление придать слову эмоционально-экспрессивную оценку.
Слово арготической речи и диалектное слово глубоко различны, хотя и могут совместно существовать в языке одной и той же социальной группы. В языке одних групп преобладают арготические слова, в языке других – диалектные. Для доказательства приведем лексику обыденного употребления жителей «Офенского края» – Вязниковского уезда Владимирской губернии. В
Однако слова территориального диалекта и диалекта социального могут существовать одновременно там и там, но на разных основаниях с разными значениями. В общенародном языке и арготической речи они могут становиться омонимами. Ср. лексемы-омонимы в статье В. Д. Бондалетова [Бондалетов]: балакирь кувшин, кринка для молока. Нижегор., Казан., Оренб. (Даль); балакер чайник, горшок (Даль. Словарь языка шерстобитов; арго жгонов – костромских шерстобитов) и ряд других. Некоторые из лексических арготизмов имеют широкую известность и смыкаются с диалектным языком и просторечием – клевый, клево; хило (не хило); лох, кемарить, поханя (паханя), халява.
Наши материалы показывают существование омонимичных пар арготизмов и диалектизмов, например, в арго халява ‘легкая добыча, то, что досталось даром’ (соврем. арго. – Записи О. Ж.) из еврейск. халяв – угощение для бедных после пятничной молитвы у синагоги; в диалектной речи халява ‘ряженый во время святок’. Яросл., мологск., 1866. В народных обрядах ряженые чаще всего изображали животных, персонажей потустороннего мира или нечистой силы, святых, «чужих» – представителей других этнических, социальных, профессиональных групп (цыгана, еврея, арапа, немца, барина, солдата, нищего) [Слав. мифология, с. 344]. Заметим только, что в арго значение слова халява близко к языку-источнику, а в диалектной речи изменения семантики пошли дальше – и по законам языка-реципиента, а не языка-донора. Поэтому в офенской речи и современных арго халява означает то, что досталось легко, без усилий, бесплатно (ср. с еврейским прототипом), а в русских народных говорах слово коренным образом семантически изменяется, получает отрицательную коннотацию, и от иностранного в значении остается только указание на «чужих», нечистых.
Следует добавить, что процесс включения арготических слов в речь неарготирующего населения города и деревни действует постоянно, то более, то менее активно, проявляется и сейчас – в конце XX и начале XXI веков.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Бондалетов В.Д. Арготическая лексика в диалектологических словарях русского языка // Слово в русских народных говорах. Л., 1968. С. 66—112.
2. Владимирский сборник. Материалы для статистики, этнографии, истории и археологии Владимирской губернии / Сост. и изд. К. Тихонравов. М., 1857. С. 22—27.
3. Добрынкин Н. Вязниковский уезд Владимирской губернии // Владимирские губернские ведомости. 1868. Ч. неофиц., № 31.
4. Лихачев Д.С. Черты первобытного примитивизма воровской речи. 1933; Арготические слова профессиональной речи. 1938 // Статьи ранних лет. Тверь, 1993. С. 54—138.
5. Славянская мифология. Энциклопедический словарь / Ин-т славяноведения и балканистики РАН. М., 1995.
© Жмурко О.И., 2008