В.В. Шапошникова

Русалочий мотив в книге Бальмонта
«Будем как Солнце»

Книга стихов – условие целостности анализа несобранного наследия К.Д. Бальмонта. «Поэт первым из русских символистов начал циклизацию стихов и их объединение в книгу как законченное художественное целое, построенное по логике единого произведения», под влиянием «Цветов зла» Бодлера [1].

«Будем как Солнце» (1903), одна из вершинных книг Бальмонта, как объект исследования – гарантия корректности анализа в неравноценном творчестве Бальмонта. Многие (среди них Брюсов, Блок) говорили о влиянии этой книги на них.

«Будем как Солнце», – призывает автор книги, но лунарный миф в символизме, пожалуй, более развёрнут, чем солярный (например, в исследовании Д. Магомедовой о Прекрасной Даме у этой последней – функции Луны), это воплощение отражённой огненной стихии Солнца, но при этом часто описываемой с привлечением Воды (и море и океан подвластны Луне – так объясняются приливы, отливы).

Если прорыв героя книги к Солнцу – это прорыв к деянию, благому или злому, но всегда естественному, то прорыв к Воде – это прорыв к вечному, хаотически-колдовскому, некоей страшной и прекрасной первооснове (океан в книге – «древний прародитель») и, возможно, к концу жизни (картина Всемирного Потопа).

Упоение стихиями в «Будем как Солнце» – это не только воспевание «четверогласия стихий» Огня, Воды, Земли и Воздуха, но и осознание пронизанности человеческой жизни этими стихиями. Ещё в предисловии к книге «Горящие здания», ознаменовавшей собой новый, «громкий» период творчества Бальмонта 1900-х годов (в который и входит «Будем как Солнце»), появилась знаменитая фраза, передававшая ощущения человека в воде при описании нового взгляда на мир: «Я был захвачен страстной волной, которая увлекла меня и держала в плену, бросала вверх, бросала вниз, и я не мог выйти из неё, пока сам не овладел ею, поняв её сущность… Я спокойно отдаюсь тому потоку, который влечёт к новым берегам… В воздухе есть скрытые течения, которые пересоздают душу» (курсив наш. – В. Ш.).

Идеальный мир в поэтике символизма часто изображается как отражённый в воде, зеркальный: «Новый мир… в глубине отражающих вод».

Высота и полёт чувств называются «волнением»: «волна чувств», «на волне любви».

«Волной» может быть назван способ распространения запахов: «волна благовоний».

Огромное, несчётное количество чего-либо часто называется «морем»: «моря красок и цветов», «моря плавучих тучек, ветвей, кустов, цветов».

С водой, рекой часто ассоциируется речь – она льётся. Свою поэзию в этой книге Бальмонт называет «переплеск многопенный, разорванно-слитный». Или такое открытие: «В моих песнопеньях журчанье ключей». А вот объяснение особенностей своей поэзии: «Поняв подвижность лёгкой пены, / Я создаю дрожащий стих», «я ручей».

Переменчивая стихия воды в «Будем как Солнце» – это также и то, что может если не объяснить, то описать поведение женщины. Женщина, на которую направлена «солнечная» активность мужчины, проявляет мягкую пассивность и несёт обтекающее колдовство водной стихии. И на воду, и на женщину влияет Луна, её воздействием объясняется прихотливое, иногда сомнамбулически непостижимое поведение женщины.

При описании её души часто задействованы образы воды: «в твоей душе так много прозрачных светлых вод», «к тебе прильнув, я вижу бездну вод», «с душою, полной глубины», «Если в душу я взгляну, / В ней увижу я волну / Многопенную». Речь идёт не о духовно-религиозной сущности души, а о её образе в языке – о словообразе.

Глаза женщины в «Будем как Солнце» – тоже часто картина воды: «зыбь глубоких глаз твоих», «И я напряжённо и зорко гляжу / Туда, на глубокое дно», «Глаза были полны морской глубины», «У неё глаза морского (не синего! – В. Ш.) цвета, / У неё неверная душа». П.В. Куприяновский и Н.А. Молчанова пишут, что «в романтическом мировосприятии Бальмонта огонь (солнце) воплощает мужское начало, тогда как вода (луна) – женское» [2, с. 140].

В «Восхвалении Луны», рискованно названном «псалмом», определяется существо, соединяющее в своей природе женское и рыбье, – русалка:

Восславим, сёстры, глубину,
Любовь к любви, любовь-волну,
Восславим ласки и Луну.

Чешская исследовательница Эденька Калницка в философско-эстетических заметках «Магия воды и женщина» (Калуга, 2004) напоминает, что планета Земля – более вода, чем земля: 70 % земного шара занято водой. Человеческое тело по большей части состоит из воды. В мир мы приходим пловцами с опытом водяных существ. Аналогия воды и женщины – архетипическое ядро стихии воды. В раннем христианстве рыба символизировала Христа; крещение представляет собой вхождение – как в воду – в новую жизнь.

Представление о существе, которое наполовину женщина, наполовину рыба (или змея), – очень древнее. В греческой мифологии существовали нереиды (дочери царя Нерея), наяды (речные нимфы). В Средние века диада женщины и рыбы – mermaid. Длинные волосы, гребень, зеркало, красота и прекрасный голос – всё это атрибуты русалки. В мифологии народов Европы духи воды – ундины (от лат. «волна»), прекрасные девушки (иногда с рыбьими хвостами), выходящие из воды и расчёсывающие волосы. Своим пением и красотой они завлекают путников вглубь, могут погубить их или сделать возлюбленными в подводном царстве [3, с. 562, 563].

Русалки в славянской мифологии – существа, как правило, вредоносные, в них превращаются умершие девушки, преимущественно утопленницы, некрещёные дети. Представляются в виде красивых девушек с длинными распущенными зелёными волосами, реже – в виде косматых безобразных женщин (у северных русских). В русальную неделю, следующую за Троицей, выходят из воды, бегают по полям, качаются на деревьях, могут защекотать встречных до смерти или увлечь на дно.

Образ русалки связан одновременно с водой и растительностью, сочетает черты водных духов (иногда русалок представляли в свите водяного) и карнавальных персонажей, воплощающих плодородие, типа Костромы, Ярилы и т. п., смерть которых гарантировала урожай. Отсюда вероятна и связь русалок с миром мёртвых: по-видимому, под влиянием христианства русалок стали отождествлять лишь с вредоносными «заложными» покойниками, умершими неестественной смертью. Возможно, название русалок восходит к древнерусским языческим игрищам – русалиям, известным по церковно-обличительной литературе. Возможно, наименование русалий заимствовано славянами на Балканах, где античные поминальные обряды носили название розалий [3, с. 472].

Название стихотворения Бальмонта «С морского дна» из «Будем как Солнце» – это объяснение, откуда взялась женщина, которую лирический герой встретил в толпе большого города.

Глаза были полны морской глубины
И были слепыми навек –

слепыми для земного. И всё большое, в семи частях, стихотворение «С морского дна» – это описание жизни «бледной девы» (не названной, кстати, в этом стихотворении русалкой) на дне, где господствовали покой, сон, напев – лермонтовские характеристики условий жизни русалок. Но эта «дева» отличилась от остальных своим стремлением к Солнцу, к иной, земной жизни. И этот поворот случился в новолунье, когда она вошла в «скрытые течения» (автоцитата из предисловия к «Горящим зданиям»: «в воздухе есть скрытые течения, которые пересоздают душу»), превратилась в цветок, носимый по волнам, и, наконец, её подобрали, «всю в пене, моряки».

И она увидела солнце, которое ей «очи сожгло». Но эту цену она приняла:

«Я видела солнце, – сказала она, –
Что после – не всё ли равно!»

П.В. Куприяновский и Н.А. Молчанова с некоторой долей сомнения называют источником этого стихотворения «Морскую царевну» и «Русалку» Лермонтова [2, с. 141]. Представляется, что если сам русалочий мотив, его большое значение в книге Бальмонта – от Лермонтова, то решение темы, а именно активная роль русалки в изменении своей жизни, – совсем не лермонтовское.

Образ русалки Пушкина и Лермонтова ведёт своё начало от «Ундины» де ля Мотт Фуке и Жуковского. Эта непостижимость, прихотливость поведения, внятность стихиям, чем отличается ундина, – всё это отсутствует потом у Пушкина (у Пушкина обольстительная опасность и пластическая красота русалки («Русалка») и нереиды («Нереида»)), но возвращается у Лермонтова. С одной стороны, его «русалка», «ундина» из «Героя нашего времени» – это притягательная красота (особенно вместе с распущенными косами), песня, морская стихия в её поведении, непонятном и влекущем к разгадыванию. С другой стороны, «змеиные» ассоциации этого образа («она как змея выскользнула», «её змеиная натура выдержала эту пытку») акцентируют черты коварства и опасности – и русалка, и змея покрыты чешуёй, обе женственно-гибкие и коварные.

В портрете русалки в лермонтовской «Морской царевне» (Б. Эйхенбаум считал, что по теме и ряду сюжетных мотивов оно восходит к стихотворению Пушкина «Яныш Королевич» из «Песен западных славян» [4]) указано на деталь: «хвост чешуёю змеиной покрыт» – вот новое схождение рыбы, змеи и русалки. В этом лермонтовском шедевре драматическая коллизия – в разительном контрасте стихий земли и воды: влюбившаяся в героя русалка, вытащенная им на берег ещё и для демонстрации её победителем своим лихим дружкам, она превращается в «чудо морское с змеиным хвостом» и поселяет в душе героя муки совести.

Женская суть, отзывающаяся на морскую стихию и чурающаяся земли, – эта лермонтовская идея близка Бальмонту. Принята им и другая сторона лермонтовской русалочьей темы: морское дно – это аналог идеального мира. В «Русалке», «Мцыри» (в этой поэме золотая рыбка, пригрезившаяся Мцыри в его забытьи, – память о русалке) существуют те же атрибуты идеального мира, что и в «Выхожу один я на дорогу…»: вечный сон; покой; сладкий голос, поющий о любви, – но притом ещё и баюкающая стихия воды.

Русалка в «Будем как Солнце» описана в стихотворениях (кроме упомянутого «С морского дна», без обозначения героини как русалки) раздела «Зачарованный грот»: «Русалка», «Я ласкал её долго, ласкал до утра…», «Нереида».

В «Русалке» мало примет этого существа, только «Я с глубокого, тихого, тёмного дна…», ещё можно указать на «молодую луну», упомянутую в этом восьмистрочном стихотворении – любовном монологе русалки. Главная примета русалки – внутренняя: это непостижимость («Если можешь, пойми…») – и отдалённость от земного («Ты один мне понравился между людьми…»).

В стихотворении «Я ласкал её долго, ласкал до утра…» утренняя «русалка нагая» – это измена себе, прежней, её не узнаёт герой, оттолкнувший её и в отчаянии упавший на песок: «Но не та, но не та, а другая». Но и героине есть чем отомстить: теперь он «отравлен» – он будет вечно мечтать о вечном и «безбрежном» – о том, чего нет на земле, – таков смысл её «песни».

Героиня стихотворения «Нереида» – «полудева, полурыба», выходящая среди шума волн в полнолунье и опасная своими намерениями:

Полудева, полурыба, из волос сплетёт звено,
И приблизив лик свой лживый, увлечёт тебя на дно.

Здесь сюжет лермонтовской «Морской царевны»: герой вырывает любящую его русалку из морской стихии, – только развязка не лермонтовски-трагичная: хотя, как и у Лермонтова, пойманная также за волосы русалка тоже названа «добычей», вместо трагедии превращения в «чудо морское», вместо жестокого раскаяния – печаль моря, с трудом отпускающего свою русалку; печаль, аллитерированно переданная звуком волн:

И упрямую добычу прочь от пенных брызг влеку,
Внемля шорох, свист и шелест волн, бегущих по песку.

Красота жертвенности, упоение властью и любовью – вот бальмонтовский акцент в трактовке пушкинско-лермонтовского сюжета. Вместо трагедии поруганной любви – апофеоз и ропот смирения женщины и моря. Напомним, что раздел «Зачарованный грот» и своим названием, и иногда содержанием входящих в него стихотворений любовной тематики балансирует на грани дозволенного.

Русалочьи черты – и у героинь других стихотворений сборника «Будем как Солнце»: «Колдунья влюблённая», «Семицветник», «Мы с тобой сплетёмся в забытьи…». И наконец, мелькнёт «Русалочка» в «Фейных сказках» – совсем не страшная, детски-непосредственная…

Русалка в «Будем как Солнце» – это образ стихии воды. Через любовь, через русалочью суть женщины герой приобщается стихии, при этом сам себя ощущая солнцем, согревающим и зажигающим.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. История русской литературы конца XIX – начала XX вв. : уч. пос. для студентов высших уч. завед. : в 2 т. М., 2007. Т. 2. С. 90.

2. Куприяновский, П.В., Молчанова, Н.А. Поэт Константин Бальмонт. Биография. Творчество. Судьба. Иваново, 2001.

3. Мифологический словарь. М., 1991.

4. Эйхенбаум, Б.М. Комментарии // Лермонтов, М. Ю. Полн. собр. соч. : в 4 т. М.-Л., 1948. Т. 1. С. 360.

© В. В. Шапошникова